Я готов вернуть Вам рукопись любым удобным для Вас способом.
Искренне Ваш.
225
У. Д. О'ДРИССОЛЮ
Гэдсхилл-плейс,
Хайхем близ Рочестера, Кент,
среда, 18 мая 1870 г.
Дорогой сэр,
В ответ на Ваше письмо позвольте мне заверить Вас, что мне не принадлежит ни единого клочка бумаги, написанного рукой покойного мистера Маклиза. Несколько лет тому назад я намеренно уничтожил всю свою огромную корреспонденцию, так как считал, что она имеет отношение лишь ко мне одному, а не к публике, и не был уверен в том, что после моей смерти люди будут уважать тайну этих писем. После этого я не оставлял у себя ни одного из писем, получаемых мною от моих друзей, а потому и не имею возможности удовлетворить Вашу просьбу.
Мое небольшое выступление на обеде в Королевской академии было с абсолютной точностью передано в "Таймсе".
Примите уверения в моей преданности.
226
Г. У. РАСДЕНУ
"Атэнеум"
пятница вечером, 20 мая 1870 г.
Уважаемый сэр!
Я получил Ваше чрезвычайно интересное и проницательное письмо относительно Плорна как раз перед отправлением последней почты отсюда к Вам. Я не ответил тогда, потому что вскоре должна была прибыть другая почта и, хорошо зная Плорна, я ожидал от него какого-нибудь письма, вроде того, какое он написал Вам. Я не ошибся. Те же аргументы о скваттерском вопросе - об овощах и прочем, - что дало мне возможность коснуться этих пунктов, никоим образом не выдавая Вас. Вполне согласен с Вашей превосходной мыслью считать его переписку с Вами строго конфиденциальной. Я не мог бы найти более уместных или более веских слов, адресованных такому молодому человеку, нежели те, которые содержатся в Вашем письме к нему. Не обессудьте, если я скажу Вам, что это - превосходный образчик такта, здравого смысла и добрых чувств. Я был поражен тем, как упорно он игнорирует возможность добиться в Австралии лучшего положения, чем то, какое он занимает в настоящее время, и отсюда заключил, что он стремится домой. С ним всегда было трудней, чем с остальными мальчиками, когда они уезжали из дому, и, хотя он au fond гораздо вдумчивее и энергичнее любого из своих братьев, он никак не может попасть в колею. И тут уж ничего не поделаешь. Если он не может или не хочет найти себе дорогу, я должен попытаться еще раз и продолжать попытки до самой смерти. Самое удивительное, что при всем своем благоразумии он как будто не понимает, что не подготовился ни к какому экзамену на родине и поэтому не выдержал бы конкурса ни на какое место, которое я мог бы для него выхлопотать.
Но я не должен занимать Вас делами своих сыновей так, словно они Ваши. Достаточно того, что я никогда не смогу отблагодарить Вас за Вашу доброту к ним и великодушное внимание ко мне.
Альфред дал мистеру Бэру из Мельбурна рекомендательное письмо ко мне, и на днях он обедал у нас в Лондоне. Он нам очень понравился. Хори появляется здесь время от времени, но (кажется, я Вам уже говорил) я счел необходимым сообщить ему, что не могу подписаться под "Символом веры", на основе которого мы, по его мнению, могли бы возобновить наши дружеские связи, и потому нас разделяет пропасть.
По поводу будущего Франции я убежден, что французский гражданин никогда не простит, а Наполеон никогда не переживет coup d'etat. Поэтому всякой хорошо осведомленной английской газете невероятно трудно его поддерживать, притворяясь, будто она не знает, на каком вулкане стоит его трон. "Таймсу". который с одной стороны осведомлен об его планах, а с другой - о вечном беспокойстве его полиции (не говоря о сомнительной армии), приходится очень трудно. Мне кажется, что если слишком смело играть ему в руку, то при его падении возродится старый прискорбный национальный антагонизм. Я нисколько не сомневаюсь, что его Императорство будет занесено ветром в песках Франции. Ни в одной стране мира, а тем более во Франции, нельзя по политическим мотивам хватать людей в их домах и без всяких мотивов убивать их на улице, не пробудив чудовищной Немезиды, быть может, не слишком осмотрительной в мелочах, но от того не менее устрашающей.
Самый обыкновенный пес или человек, доведенный до бешеной ярости, гораздо опаснее, чем он же в нормальном трезвом состоянии.
Ваш друг сэр Чарльз Дилк наводит порядок во всем мире (включая его плоские оконечности - оба полюса) и, как сказал мне на днях один министр, "обладает одним лишь маленьким недостатком - всеведением".
Вы, вероятно, уже читали о том, что я собираюсь стать всем, чем королева может меня сделать *. Если мои слова хоть что-нибудь да значат, поверьте, я не собираюсь становиться ничем, кроме того, что я есть, - в том числе до конца дней своих искренне признательным и глубоко обязанным Вам.
227
ДЖОНУ М. МЕЙКХЕМУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
среда, 8 июни 1870 г.
Сэр!
Если бы не Ваше письмо, для меня было бы совершенно непостижимо, что какой-либо разумный читатель мог подумать, будто я ссылаюсь на Библию в отрывке из моей книги, где встречается избитое выражение, которым пользуются во всех подходящих и неподходящих случаях и без всякой связи с первоисточником. Я просто потрясен, что какой-либо читатель мог так ошибиться.
В своих трудах я всегда стремился выразить свое благоговение перед жизнью и учением нашего Спасителя, ибо я это благоговение испытываю. Я даже написал переложение священной истории для своих детей, и каждый из них знал ее с моих слов задолго до того, как научился читать, и почти сразу же после того, как начал говорить.
Однако я никогда не кричал об этом на всех перекрестках.
Искренне Ваш.
КОММЕНТАРИИ
У. Ф. де Сэржа - швейцарский рантье, с которым Диккенс познакомился летом 1846 года в Лозанне и поддерживал дружескую переписку до конца жизни.
...война была неизбежна ради будущею спокойствия мира. - Под влиянием официальной английской пропаганды Диккенс оправдывает вмешательство Англии в русско-турецкую войну тем, что стремление России освободить славянские народы от турецкого ига якобы представляет опасность для Великобритании и угрожает пресловутому "равновесию сил" в Европе.