781. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
3 мая 1879. Старая Русса
Многоуважаемый и любезнейший Виктор Феофилович,
Не ответил Вам ничего до сих пор в Берлин за сборами в Старую Руссу, из-за которых запустил и доставку романа в "Русский вестник". Запоздал ужасно и на этот месяц отделаюсь не раньше 15 мая, тогда и напишу Вам еще, а теперь лишь несколько строк, чтоб Вы не подумали, что я Вас забыл. Напротив, Вы у меня чуть не каждый день в уме. Раздумываю о Вашем шаге и ужасно ему удивляюсь. То-то вот и есть, что Вы ничего точного не пишете, из чего заключаю, что и в самой теперешней Вашей судьбе есть неточность ужасная. Например, Вы не объяснили до сих пор, с какими средствами Вы отправились за границу, что у Вас было в кармане и что в надеждах? Во-вторых: какие надежды? Если обещал Вам что-нибудь Катков, то что именно? И наконец, обещал ли что действительно или всё только в одном предположении. Не зная всего этого, нельзя и судить о Вашем положении. Я вот хотел было написать Каткову и напомнить об Вас, но как я сделаю, ничего не зная? Корреспондент ли Вы его или нет? Вы пишете, что уже отправили в "Московские ведомости" кое-что из Берлина, но не было напечатано. Тут самое важное: формальный ли Вы корреспондент "Московских ведомостей" по уговору или послали корреспонденцию, как всякий частный человек, которому вздумалось бы написать что-нибудь? Всё это время Катков был очень болен, карбункул на коленке, который ему взрезали и который он получил при падении на лестнице моей квартиры, когда делал мне визит в Петербурге. Понятно, что в это время ему могли и не доставлять Вашу корреспонденцию из Берлина, распорядители же "Московских ведомостей" без Каткова могли Вас принять лишь за частное лицо, да и корреспонденции Вашей, может быть, не читали. Катков же напечатал в "Московских ведомостях", что по болезни его прекращаются на время в его газете передовые статьи. Естественно, что тут Ваши корреспонденции просто не дошли до него, да и слух об Вас исчез, да и письма Ваши, должно быть, распечатывались другими, потому что он, по болезненному состоянию, ничего, должно быть, не читал. Я написал об Вас недавно Любимову два словечка: нельзя ли, дескать, напомнить Михаилу Никифоровичу, но написал чуть-чуть, осторожно, потому, что писал не самому Каткову. - Теперь о Ваших намерениях. Начать вроде листков в Берлине "Гражданин" действительно очень недурная мысль, но начать менее чем с 600 талеров в кармане нельзя, и потом, как же будет доходить в Россию? Тут цензура, да и публика сначала будет очень остерегаться. К тому же Вам нельзя миновать прежних подписчиков, надо разослать и им. Одним словом, напишите мне что-нибудь, напишу и я Вам что-нибудь, и если начнете что-нибудь, то пришлю, может быть, Вам статейку для начала. Но до 15-го числа теперь решительно не имею времени ни говорить, ни судить. Положение Ваше беспокоит меня до крайности. Напишите хоть Юлие Денисовне (но не требуйте у ней ничего ). Напишите еще письмо Каткову (почетче пишите, ему некогда долго разбирать почерк). Жена Вам очень кланяется. Мы с ней много раз о Вас говорили. Адресс мой: Старая Русса, Ф. М-чу Достоевскому, и только. Посылаю Вам 15 руб., дойдут ли? До свидания, обнимаю Вас, крепко жму Вашу руку.
Ф. Достоевский.
Р. S. A ведь может случиться, что я поеду в Эмс, в июле например; тогда в Берлине наверно увидимся.
О теперешних событиях пока ничего не напишу.
Р. S. Насчет обещанной статьи скажу Вам, что мне надо знать в точности время появления Вашего первого №; тогда и пришлю статью по поводу чего-нибудь текущего. - Но если я пришлю статью, то очень попрошу Вас по крайней мере в первых нумерах не отвечать "Голосу" и другим по поводу "Карамазовых" и проч. Ибо мне кажется неприличным, чтоб явилось в № моя статья и ругань за меня. Надо повременить. "Голосу" я отвечу и сам, но лишь осенью, когда узнаю в точности, кто писал. Это мне очень нужно для характера ответа. - Хорошо бы было, если б Вы с первого № имели средства открыть отдел под названием: "Из жизни русских за границею". Сообщение сведений из их жизни, из их апатического отношения к России, лени, нигилизма, индифферентизма и проч. и, главное, частной жизни - было бы очень здесь любопытно и уж как бы взволновало и заинтересовало самих заграничных русских: ужасно стали бы подписываться. Но для этого надобно корреспондентов, сотрудников, иль самому проехаться по Германии, по водам и проч., так что дело трудное. Если будете писать о нигилистах русских, то, ради бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах - те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее. До свидания, голубчик, крепко жму Вам руку, жена Вам очень кланяется. Не знаю, поеду ли в Эмс. Если поеду, то во второй половине июля. Новый адресс Ваш Любимову сообщаю. В ответ о многом бы хотел написать, но ни места, ни времени. Простите, напишу еще, верьте, что люблю Вас.
Ф. Достоевский.
Старая Русса, 3 мая.
782. H. A. ЛЮБИМОВУ
10 мая 1879. Старая Русса
10 мая/79. Старая Русса.
Милостивый государь
многоуважаемый Николай Алексеевич,
Сегодня выслал на Ваше имя в редакцию "Р<усского> вестника" два с половиною (minimum) текста "Братьев Карамазовых" для предстоящей майской книги "Р<усского> в<естни>ка".
Это книга пятая, озаглавленная "Pro и contra", но не вся, а лишь половина ее. 2-я половина этой 5-й книги будет выслана (своевременно) для июньской книги и заключать будет три листа печатных. Я потому принужден был разбить на 2 книги "Р<усского> в<естни>ка" эту 5-ю книгу моего романа, что, во-1-х). Если б даже и напряг все усилия, то кончил бы ее разве к концу мая (за сборами и переездом в Старую Руссу - слишком запоздал), стало быть, не получил бы корректур, а это для меня важнее всего; во-2-х) Эта 5-я книга, в моем воззрении, есть кульминационная точка романа, и она должна быть закончена с особенною тщательностью. Мысль ее, как Вы уже увидите из посланного текста, есть изображение крайнего богохульства и зерна идеи разрушения нашего времени в России, в среде оторвавшейся от действительности молодежи, и рядом с богохульством и с анархизмом опровержение их, которое и приготовляется мною теперь в последних словах умирающего старца Зосимы, одного из лиц романа. Так как трудность задачи, взятой мною на себя, очевидна, то Вы, конечно, поймете, многоуважаемый Николай Алексеевич, и извините то, что я лучше предпочел растянуть на 2 книги, чем испортить кульминационную главу мою поспешностью. В целом глава будет исполнена движения. В том же тексте, который я теперь выслал, я изображаю лишь характер одного из главнейших лиц романа, выражающего свои основные убеждения. Эти убеждения есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не бога, а смысла его создания. Весь социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программы разрушения и анархизма. Основные анархисты были, во многих случаях, люди искренно убежденные. Мой герой берет тему, по-моему, неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее абсурд всей исторической действительности. Не знаю, хорошо ли я выполнил, но знаю, что лицо моего героя в высочайшей степени реальное. (В "Бесах" было множество лиц, за которые меня укоряли как за фантастические, потом же, верите ли, они все оправдались действительностью, стало быть, верно были угаданы. Мне передавал, например, К. Н. Победоносцев о двух, трех случаях из задержанных анархистов, которые поразительно были схожи с изображенными мною в "Бесах".) Всё, что говорится моим героем в посланном Вам тексте, основано на действительности. Все анекдоты о детях случились, были, напечатаны в газетах, и я могу указать, где, ничего не выдумано мною. Генерал, затравивший собаками ребенка, и весь факт - действительное происшествие, было опубликовано нынешней зимой, кажется, в "Архиве" и перепечатано во многих газетах. Богохульство же моего героя будет торжественно опровергнуто в следующей (июньской) книге, для которой и работаю теперь со страхом, трепетом и благоговением, считая задачу мою (разбитие анархизма) гражданским подвигом. Пожелайте мне успеха, многоуважаемый Николай Алексеевич.