Мы живем здесь как в раю. Жена уже отказывает себе в кулинарных удовольствиях, так как боится поправиться. Восхитительный пейзаж, 1500 метров над долиной Ронеталь, окруженной высокими горами. Бесконечная игра облаков, ни одного пасмурного дня. Каждый час земной жизни проходит в комнате с видом на весь окружающий мир, на балконе – всегда на свежем воздухе. И мы наконец-то по-настоящему одни. Невероятное волшебство и насыщенная, настоящая действительность. Жена исследует маршруты для прогулок, и подходящие для меня мы проходим вместе. Я отредактировал тексты своих лекций и в некоторой степени подготовил их к печати. Все они довольно абстрактны. В апреле я решился на выбор конкретной темы: взгляд на мировую историю в целом.
И еще пара слов о Вашем прелестном письме. Я не воспринял «подозрения» по-настоящему всерьез. Я благодарен Вам – от них я избавился. Это точка сверхчувствительности: у моего «Вопроса о виновности» серьезные личные корни – тем более глубокие, чем сильнее я осознаю, что снова поступил бы точно так же, как прежде. Для непритязательности есть причина. Вы и мои шурины «боитесь» за меня, я знаю. Я и сам боюсь. В политике нужно уметь приспосабливаться – но я никогда не занимался политикой в этом смысле, не обладал для этого необходимым талантом, я все еще открываю свою глупость – даже в тесных стенах университетской политики, где меня обманывает и использует в своих интересах любой хитрец – без злого умысла, инстинктивно.
Я разделяю все Ваши взгляды в вопросах «нации», свободы выбора политической ответственности и государства. Но все же это нечто, что нельзя выбрать, но необходимо «перенять». Это не сможет изменить даже лучший и справедливейший мировой порядок. Я не вижу здесь недостатков, но – пусть и печальное – преимущество. Если кто-то скажет: Вы – немецкая еврейка, я – немец, это всего лишь слова, и все зависит от того, как мы их истолкуем. Я непрерывно размышляю о том, что значит для меня быть немцем. До 1933-го это никогда не было для меня проблемой. Теперь же имеет место факт, который я особенно остро почувствовал в Швейцарии, острее чем дома, в Гейдельберге, весь мир единогласно кричит: ты – немец. Когда-нибудь я надеюсь дать свой ответ.
Мне кажется, определить, что такое еврей проще, чем определить, что такое немец. Это библейское верование и объединяющая идея: без них, на мой взгляд, еврей перестает быть евреем. Но вместе с ними он независим и от любой политики, и от Палестины. Палестина кажется мне временной, преходящей проблемой эпохи национального мышления, невероятно важной для вопроса о еврейской экзистенции, в действительности она не только политически неопределенна (в конце концов, всё вокруг политически неопределенно), но и представляет серьезную опасность для сущности еврейской экзистенции: она грозит умалением евреев до «нации» и следовательно грозит лишить их значения для духовного развития мира.
«Ассимиляция» для меня не принципиальный вопрос. Однако в частной сфере не может быть ни одного запрета. И Вы, и моя жена утвердили это собственными действиями. Требовать ассимиляции было бы так же бессмысленно. Мне кажется разумным опасаться ее, ведь если на свете не останется евреев, осознающих себя евреями, исчезнет нечто бесценное. Но что-то планировать или заниматься морализаторством в этом случае кажется мне невозможным.