— Сам не знаю. Но не отказываюсь.
Глава 28
Северное море
8 ноября 1940. Кирилл.
В ангаре непривычно тихо. Замерли на своих стоянках самолеты со сложенными крыльями, на площадке лифта стоит «Баклан», невдалеке на стапеле полуразобранный мотор. Людей не видно, ангарная команда отдыхает после аврала. Кирилл остановился перед своей «дюжиной», коснулся рукой холодного дюраля капота мотора. Совсем недавно машину выкатили из цеха завода. Когда это было? Месяц? Два? Краска на плоскостях поблекла, хвост и правое крыло попятнали отметины пробоин. На борту ряд молний, знаки побед. Даже не заметил, как два десятка набралось. Последние добавились вчера. Память о похороненных на дне моря «Бленхейме» и «Спитфайре».
Настроение, нет даже не грустное, не печальное. Нет, не то. Фельдфебель чувствовал себя опустошенным. Ничего не хочется, вообще. Ничего не радует. Вчера он чудом дотянул до авианосца. Мотор чихнул и заглох на последних метрах, уже над срезом палубы. Архип Капитанский тоже сел. А Дима Кочкин не вернулся из боя. Ребята видели, «девятка» загорелась в атаке на бомбардировщик. Самолет упал в двух кабельтовых от «Брячислава», тяжелый мотор сразу утянул машину на дно. Нет, Дима не выпрыгнул. Чуточку наивный, жизнерадостный парень, душа компании ушел в закат в дюралевом гробу.
Арсений Нирод безлошадный. Подпоручик в рубашке родился. Бензин в баках закончился буквально в десяти милях от авианосца. Арсений не растерялся, четко доложил в рубку об аварийной посадке. Его выловили на плотике моряки «Балобана». Да, повезло, сумел ухватиться зубами за ниточку, отлеживается сейчас в лазарете после переохлаждения. Злой, безлошадный, оставшийся без ведомого, но живой.
Динамики внутреннего оповещения ожили. Сухой металлический голос потребовал подготовить к вылету первую эскадрилью торпедоносцев и третью истребительную. Загрохотали рифленые листы палубы под ботинками механиков, зашипел воздух в магистралях, зазвучало извечное русское: «Давай, толкай! Потащили! Катим!».
Кирилл отступил к борту, стараясь не попадаться на глаза людям. Видеть никого не хотелось. Ближайший трап как раз вел на жилую палубу. В своем кубрике Никифоров закрыл дверь, осторожно прошел мимо спящего Архипа к столику у иллюминатора. Взгляд скользнул по двум идеально заправленным пустым койкам. Парней нет. До конца похода половина кубрика так и будет пустовать. Хорошо, если половина.
На стол легла бумага. Молодой человек достал из планшета шариковую ручку и задумчиво крутанул между пальцами. Вывел вверху страницы: «Дорогая…». Зачеркнул. Затем написал: «Милая…». Опять нет. Рано так писать. «Прелестная…» — нет, слишком фривольно. Как в письме обращаться к девушке после двух свиданий и короткой записки через посыльного? Поневоле пожалеешь, что в реальном училище светской этике уделяли явно недостаточно времени.
Наконец, на чистом рука вывела:
«Инга Герхардовна, приношу свои искренние извинения. Хотел, но не мог раньше написать, предупредить об отъезде. Я в море. Пишу и сам не знаю, когда получится отправить письмо. Одно только могу сказать, волей Всевышнего и приказом командования служу не на 'Евстафии», а на другом эскадренном авианосце.
Когда мы с Вами расстались после кафе на Гороховой, я обещал в следующее увольнение пригласить Вас, Инга, в театр. От своих слов не отказываюсь. Только не могу знать, когда снова вернусь в город Святого Петра. Но то, что вернусь, это точно. Прошу Вас отнестись с пониманием…'.
Кирилл отложил ручку и повернулся к иллюминатору, сквозь облака пробился солнечный луч и заскользил по волнам. Побежали золотые искорки. Совсем как, то самое волшебное чувство, электрический разряд пробежал, когда он тогда коснулся пальцев этой милой, восхитительной и удивительно жизнерадостной девушки.
Ручка в руке. Строчки ложатся на бумагу. Пишется легко. Перед глазами предстает милое личико с искрящимися радостью глазами, еле заметные веснушки на щеках, ярко-рыжие локоны. Кирилл писал о своих впечатлениях от столицы, положил на бумагу картину шторма в Северном море, когда огромная стальная туша авианосца тяжело переваливалась через волны, эскортный крейсер шел в бурунах, а через скорлупки эсминцев перекатывались валы.
О войне, боях, разумеется ни слова. Не нужно это девушкам знать. Не для того они на этом свете созданы. Вдруг вспомнился разговор с Борей Сафоновым на баке. Все может быть. Офицерское училище у нас в Гатчине. Не дальний свет. Если фортуна улыбнется, будет возможность изредка навещать Петербург. Хотя нет. В военное время на прапорщика аттестуют прямо на флоте. На этот счет есть специальные комиссии. Жаль, а может так даже лучше. Все равно, Никифоров это прекрасно понимал, на «Наварине» они лишь гости. Основное место службы «Евстафий», а до Рождества корабль точно не переведут в действующий состав.