Франц Кафка уже признавался, что сжег огромное количество своих стихов и прочих текстов. Вполне возможно, что в этом заветном пламени исчезли и письма к нему его друзей (и девушек). Следовательно, пиромания была одним из свойств его характера и — вполне объяснима. Франц Кафка взыскал совершенства и был весьма критичен по отношению к своим «опусам». Можно даже кощунственно назвать его ГЕНИАЛЬНЫМ ГРАФОМАНОМ и одновременно — пристальным критиком самого себя. Пристальность вообще — один из его талантов. Пристальность и серьезность. Какие чувства бурлили в нем, когда он получал послания от своих любимых женщин? Макс Брод свидетельствует о его нетерпении — Кафка буквально «гонялся» за газетами, в которых печатались репортажи Милены, а нетерпение по её письмам засвидетельствовано им самим.
ИЗ ИСКРЫ ВОЗГОРИТСЯ ПЛАМЯ — таков девиз любого писателя. Франц Кафка — не только не исключение в этом отношении, он исключительно реагировал именно на искры — разговора ли, письма ли, отношения ли… Его творческое пламя питалось даже незначительными оттенками тех чувств, которые бурлили под водной гладью над его омутом.
Но, критически относясь к собственноручно написанному, мог ли не быть он таким при чтении чужих текстов, в особенности — обращенных к нему? Вот эта самая ОБРАЩЕННОСТЬ и могла вызывать в нем чувство недовольства — он взыскал равенства, которым не мог ему ответить ни один из его собеседников или адресатов. Даже не имея перед глазами те странички, на которых толпились буквы и знаки препинания, извлеченные из души его очередной адресатки, можно быть в уверении, что ответ всегда был не адекватен посланию. Отдавая дань любой толерантности, мы не можем не согласиться: письма Кафки столь же уникальны, как и его романы, столь же глубоки и — при кажущейся откровенности — столь же загадочны. В мировой эпистолярной литературе им нет равных; каждое из них — отдельное литературное произведение, новелла в объятиях чувства.
Вряд ли можно было ожидать равных по литературному и чувственному качеству ответов, но и разочарование (возможно, оно-то в большей степени!) питало большую часть его посланий, но эти, сгоревшие в пламени его чувства чужие тексты, послужив топливом в его костре, сгорали фигурально, так что фактическая их огненная сущность была предрешена. Можно себе представить задумчивого и углубленного в себя Кафку, осторожно бросающего «отжившие! листки в кухонную печь. Действо сие слегка театрально и сентиментально, но должно было оставить в душе прощальное чувство освобождения от шагреневой кожи умирающего чувства.
При всем том из переписки его с Хедвигой Вайлер явствует, что Кафка вернул ей её письма и, вполне возможно, то же самое он сделал и с прочей корреспонденцией. Во всяком случае Милена Есенска-Поллак при последней встрече с Кафкой могла получить обратно свои письма.
Часть третья
5
Хотя фамилия «Кафка» по-чешски означает «галка», ничего от характера этой любопытной, проказливой и постоянно стрекочущей птицы во Франце Кафке нет. Искать его подобия в животном мире трудно, если не быть знакомым с его письмами — вот где проявляется вся таинственная суть его души и скрытых ото всех душевных порывов. Его письма — по сути — сеть, которую он, раскинув по-паучьи, в отдалении, в укромном уголке, контролирует, ожидая, когда предназначенная жертва, запутается в паутине фраз-липучек, предложений-лабиринтов и комплиментов-переплетений. Его эпистолярная сеть всегда тщательно отлажена и искусно смонтирована, а выбранное для нее место перекрывает пространство вокруг жертвы. По еле уловимому колебанию воздушных струй наш герой-паук в своем укрытии знает о приближении решающего момента — захвата и расправы с жертвой. Но в том-то вся и прелесть ситуации, что наш паук — вегетарианец и не имеет практической охоты к обладанию жертвой. Само плетение словесной паутины доставляет ему величайшее удовольствие и в особенности потому, что неисчерпаемое количество вариантов ловушек в его распоряжении; кроме того, по ходу дела всегда есть возможность раскинуть дополнительную сеть, настроенную уже в соответствии с полученными от первой откликами, и задача паука упрощается при помощи усложнения паутины и её ловушечных свойств.
Первые его письма к Хедвиге Вайлер — всего лишь макет будущего словоткаческого искусства. Они не столь пространны, как в случае с Фелицией Бауэр, зато демонстрируют наглядно для нас (но не для самой девушки) эту удивительную методику.