В юности она была ослепительно красива, с тёмными бровями на бледном лице, с римским профилем и греческими чертами лица, за исключением классической греческой перегородки между носом и лбом. Женщины, не склонные к восторженным отзывам, скорее склонные к критике, особенно в отношении столь независимой представительницы своего пола, говорили, что от её появления в бальном зале перехватывало дыхание. Поэтичные сравнения в прозе тяжеловесны, но, судя по рассказам о ней, можно с уверенностью сказать, что, где бы она ни появлялась, её можно было сравнить с Селеной, пробивающейся сквозь облака, и, кроме того, это великолепное судно было богато нагружено. Обученная учёным, часто бывавшая в обществе учёных мужей, обладавшая врождённой склонностью к точности и острым языком, она вышла в мир, готовая противостоять ему. Она прокладывала себе путь сквозь привычные толпы поклонников, как нечто плавучее и отважно плывущее. Её философский юмор позволял ей легко преодолевать мели и глубины на пути женщины, отстаивающей своё право на независимое суждение о второстепенных правилах поведения, а также о вопросах разума. Знаменитый иностранец, беседуя с ней тет-а-тет на какую-то отвлечённую тему, внезапно падает на колено, чтобы выразить протест, и в этой позе его гладят по голове, в то время как великодушная дама продолжает разговор, пока мазь, которую она наносит на его умоляющее выражение лица и на его боль, не заставляет его подняться и продолжить свою роль с улыбкой признательности. Юмор, как оборонительное оружие красивой женщины, — это, пожалуй, лучшее, что можно призвать на помощь, чтобы привести мужчин в чувство. И они настолько податливы, когда в них пробуждается чувство юмора и рыцарство, что они (если предположить, что они принадлежат к впечатлительной расе, которую одолевают фавориты Афродиты) отвлекаются от своих великих целей и превращаются в счастливых приверженцев, жующих корки, — другими словами, в закадычных друзей. У леди Дафф Гордон было много друзей, самых верных и самых разных со всех концов света. С другой стороны, у неё было немало недоброжелателей, которых она оправдывала. Какая женщина может обойтись без них, если она нарушает условности, опережает своё время и, в данном случае, никогда не колеблется, когда нужно назвать вещи своими именами? Она могла понять их неодобрение по отношению к ней за то, что она вела себя как мужчина, выносила решения по делам в мужском стиле, предпочитала общение с мужчинами. Так и было; и, кроме того, она курила. Её врач намекнул, что несколько затяжек табака могут успокоить раздражённое горло. Она попробовала сигару, и ей понравилось, и с того дня она курила в кресле в библиотеке и верхом на лошади. Там, где она не видела ничего дурного в каком-либо поступке, мнение оказывало на неё не большее влияние, чем летние мухи на человека с веером. Сельские жители, поначалу сильно переживавшие из-за этого зрелища, вспоминали добрые дела и непринуждённую болтовню эксцентричной леди и прощали её. Её часто можно было увидеть за дружеской беседой с бродягой на дороге, она не могла отказать в приюте потерявшейся собаке, которая инстинктивно следовала за ней по пятам. В кругах, называемых «высшими», поговаривали о женщинах, отказывающихся от своей половой принадлежности. Она предпочитала общество мужчин, потому что они обсуждают важные вопросы и — лучшие из них — откровенны в своих высказываниях, более либеральны, более дружелюбны, лучшие товарищи. Как чудесно было слышать, как они, зная её, называют её cœur d’or? И женщины могли бы сказать это о ней по причинам, известным женщинам. Она дружила как с женщинами, так и с мужчинами. Самой близкой подругой этой самой мужественной из женщин была представительница её пола, мало похожая на неё, за исключением искренней правдивости, любви и героической стойкости.
Гостеприимный дом в Эшере радушно принимал не только выдающихся мужчин и женщин, но и скромных, ничем не примечательных гостей, будь то обычные люди или те, кто подавал надежды. Хозяйка дома знала, как поддержать тех, кто деликатно молчал за столом, если они не могли принять участие в разговоре. По крайней мере, их лица оживлялись, когда она бросала на них свой лучезарный взгляд, когда в разговоре всплывало что-то достойное памяти. У неё был смех, от которого сотрясалась вся комната, но обычно она встречала хорошие новости с торжествующей улыбкой; и её манера говорить была краткой, по существу, чтобы продолжить тему, а не произвести впечатление, что похоже на ужасную тишину после взрыва. Цитаты она произносила, когда они сами слетали с губ и были естественными. Она была проницательной и убедительной, неизменно спокойной в споре, не превращая его в дуэль, как это свойственно спорщикам; и сильные аргументы, выдвинутые против неё, получали должное уважение, как и подобает благородному противнику. Она не вела себя как хозяйка салона, рассаживающая гостей; она была их товарищем, одной из них. Это может быть так только в том случае, если правящая женщина во всех отношениях равна им, а не является козырной картой. В Англии в её время, пока она была здорова, существовал один дом, где мужчины и женщины общались. Когда этот дом был вынужден закрыться, в нашей стране погас свет.