Понедельник. — Я только что узнал, что бедный шейх Мохаммед умер вчера и, как обычно, был похоронен сразу же. Я несколько дней был нездоров, и шейх Юсуф позаботился о том, чтобы я не узнал о смерти его брата. Он пошёл к Мустафе-аге и попросил его никому не говорить в моём доме, пока мне не станет лучше, потому что он знал, «что у меня на душе по отношению к его семье», и боялся, что мне станет хуже от этой новости. И как часто мне советовали не связываться с больными арабами, потому что они наверняка заподозрят христианина в том, что он травит умирающих! Я очень сожалею об этом изящном, красивом юноше и его старом отце. Омар был расстроен тем, что не знал о его смерти, потому что ему хотелось бы помочь отнести его в могилу.
Я наконец выучил арабский алфавит и могу довольно аккуратно писать, но теперь я в затруднительном положении из-за отсутствия словаря и написал Хекекиан-бею, чтобы он купил мне словарь в Каире. Шейх Юсуф ни слова не знает по-английски, а Омар не умеет ни читать, ни писать, не разбирается в грамматике и не переводит слово за словом, и это очень медленная работа. Когда я прохожу через двор мечети, я даю по монетке мальчикам, которые громко пишут под аркадой: «Абба шеддех о нусбейтин», «Ибби шеддех о хефтедин» и т. д., с сочувствием относясь к их трудностям и сильно испачканным оловянным дощечкам. Ещё одна неприятность заключается в том, что для того, чтобы различить буквы в арабских книгах, напечатанных в Англии и здесь, в английских типографиях, требуется микроскоп с 40-кратным увеличением. Шифрование похоже на наше, но с другими цифрами, и я почувствовал себя очень глупо, когда понял, что всю жизнь считал по-арабски справа налево и никогда не замечал этого. Однако они «спускают» столбец цифр сверху вниз.
Меня только что позвали какие-то бедняки, которые хотят, чтобы я поговорил с английскими путешественниками об отстреле их голубей. Это очень необдуманно, но в значительной степени вина лежит на слугах и драгоманах, которые считают, что не должны говорить своим хозяевам, что голуби — это частная собственность. Я подумываю о том, чтобы повесить объявление об этом на стене моего дома. Здесь, где не менее восьми или десяти лодок стоят на якоре в течение целых трёх месяцев, потери для феллахов серьёзны, и наш консул Мустафа Ага боится что-либо сказать. Я разрешил своим соседям называть голубей моими, так как они собираются стаями на моей крыше, и выходить и говорить, что Ситт возражает против того, чтобы её домашнюю птицу отстреливали, особенно после того, как я приказал отстреливать их с моего балкона, когда они там сидели.
Вчера я получил записку от господина Мунье, в которой он приглашает меня погостить в Эль-Мутане, большом поместье Халима-паши, недалеко от Эдфу, и предлагает прислать за мной его дахабию. Я, конечно, поеду, как только станет по-настоящему жарко. Сейчас очень тепло и приятно. Если летом в Фивах станет слишком жарко, я, наверное, вернусь в Каир или попробую Суэц, который, как я слышал, летом великолепен — бодрящий воздух пустыни. Но очень заманчиво было бы остаться здесь — великолепный прохладный дом, очень дешёвая еда; около 1 фунта в неделю на троих за рыбу, хлеб, масло, мясо, молоко, яйца и овощи; все продукты, конечно, я привезла с собой; никаких хлопот, отдых и вежливые соседи. Я очень не хочу уезжать, если только меня не выгонят, а чтобы меня выгнали, нужно очень постараться. Единственное, чего я боюсь, — это ветер Хамасин. Я чувствую себя не очень хорошо. У меня ничего не болит, я часто харкаю кровью, но совсем немного, и почти не кашляю, но я так слаб и ни на что не годен. Я редко выхожу на улицу и могу только сидеть на балконе с одной или другой стороны дома. У меня здесь нет осла, а те, что наёмные, очень плохие и дорогие; но я написал Мунье, чтобы он постарался достать мне осла в Эль-Мутане и отправить его на одной из кукурузных лодок Халима-паши. Нет ничего лучше, чем всегда готовый осёл. Если мне придётся посылать за лошадью Мустафы, я почувствую себя ленивым и подумаю, что это слишком хлопотно, если я не смогу поехать, когда захочу.