Но поднять утром людей на работу — дело нелегкое. Доктор Нессман и доктор Лаутербург знают, как это бывает. Каждое утро они должны созывать всех, крича до хрипоты, пока каноэ наконец не заполнятся людьми. Туземные лекарские помощники в этом деле их не заменят. Они не пользуются у своих достаточным авторитетом. Кроме того, они не могут разобраться в том, кто в состоянии работать, а кто — нет.
В те дни, когда налицо много работоспособных людей, наших каноэ нам не хватает. Тогда женщин приходится отвозить на катере. И тут поднимается такой несусветный гомон, при котором шум мотора не слышнее, чем фисгармония при полном оркестре.
Как правило, у нас около пятнадцати рабочих, и этого слишком мало для той огромной работы, которую предстоит сделать. Для того чтобы строительство хоть сколько-нибудь продвигалось, одному из нас необходимо за ним наблюдать. Предоставленные самим себе, люди эти чаще всего не ударят палец о палец. В самом деле, зачем им, находящимся здесь, напрягать свои силы, чтобы какие-то другие люди, те, что придут в больницу через несколько месяцев, могли есть маис и жить в хороших бараках?
День на строительстве проходит как некая симфония.
Lento: Неохотно разбирают люди топоры и секачи, которые я выдаю им, когда мы высаживаемся на берегу. В черепашьем темпе следуют они к участку, где надо валить деревья и срубать кусты. Наконец каждый водворяется на свое место. С большой осторожностью делают они первые движения.
Moderate: Топоры и секачи действуют очень неторопливо. Напрасно пытается дирижер ускорить темп. Обеденный перерыв прерывает эту медлительную пьесу.
Adagio: С трудом привожу я снова своих людей на их рабочее место в душном лесу. Ни ветерка. Время от времени раздается удар топора.
Scherzo: Несколько шуток, которые я с отчаяния отпускаю, оказывают благотворное действие. Все оживляются. То тут, то там слышатся какие-то веселые слова. Кое-кто начинает петь. Становится немного прохладнее. В чащу доносится ветерок с реки.
Finale: Веселье охватило всех. Злосчастному лесу, из-за которого им приходится торчать здесь, вместо того чтобы спокойно сидеть в больнице, придется плохо. С дикими возгласами они ему угрожают. С пронзительными выкриками впиваются они в деревья. Топоры и секачи состязаются друг с другом. Но теперь надо, чтобы ни одна птица не пролетела мимо, ни одна белочка не выскочила из чащи, чтобы никто ни о чем не спрашивал, никто не отдавал никаких приказаний. Достаточно малейшего отвлечения, как все волшебство исчезает: топоры и ножи умиротворяются, начинаются разговоры о том, что произошло, или о том, кто что слышал, и к работе людей уже не вернуть.
По счастью, никаких отвлечений нет. Бушевание продолжается. Даже если этот finale длится всего полчаса, и то день не потерян. А он продолжается до тех пор, пока я не крикну: Amani! Amani! (Довольно! Довольно!) — и не дам этим сигнал к окончанию работы.
Солнце еще светит. Но дорога с места работы до реки, возвращение в лодке, возврат рабочего инструмента и вёсел и вечерняя раздача пищи — все это занимает около полутора часов. А сразу после шести часов вечера на экваторе наступает полная темнота. Следить при свете фонарей за сдачей топоров и секачей и раздавать пищу до крайности трудно. К тому же врачи и сестры должны стараться к наступлению темноты по мере возможности закончить всю свою работу на воздухе, чтобы не быть укушенными москитами и не заболеть малярией.