Уже к началу сентября приток прохладного воздуха с южного полюса окончательно прекращается. Как только проходят первые октябрьские ливни, жара снова становится непереносимой. С тревогой спрашивает себя тогда каждый из нас, как он перенесет предстоящие восемь месяцев жары. С севера к нам уже прилетают первые ласточки. Прилет их напоминает нам о людях, у которых сейчас еще больше забот, чем у нас, ибо им приходится искать защиту от холода. Который раз рассказываю своим неграм о том, как нелегко живется людям в Европе из-за того, что им целый день приходится поддерживать в доме огонь и покупать для этого много дров. Они слушают меня — и не понимают. Они не могут представить себе, что там, в Европе, нет такого леса, откуда каждый может взять столько дров, сколько душе угодно.
На рождестве, когда украшенная свечами пальма заменяет нам рождественскую елку, мы тоскуем по опушенному снегом лесу и покрытому белой пеленой тихому полю. Оттого, что в тропиках природа не знает никогда Тишины, живущим здесь людям неведома сосредоточенность. И если мы здесь устаем гораздо больше, чем в Европе, то причина этого кроется не только в том, что мы страдаем от солнца и от жары, но также и в том, что окружены здесь не знающей покоя природой.
Африканские охотничьи рассказы
Я никакой не охотник. Но за столом у себя мне довелось слышать от находившихся у нас на излечении лесоторговцев столько всяких охотничьих историй, что я теперь и сам могу ими поделиться с другими. Тем более, что некоторые из этих историй я слышал по нескольку раз. Легче всего охотиться на обезьян. Забравшись на верхушку дерева, обезьяна чувствует себя в такой безопасности, что дает волю свойственному ей любопытству и, когда в нее прицеливаются из ружья, даже не шевельнется. Более того, завидев охотника, она начинает кричать на него, делать ему гримасы и тем самым становится еще более удобной мишенью. Охотятся на обезьян из-за мяса, которое вкусом своим напоминает козлятину. Есть особый вид черных обезьян, на которых до последнего года охотились из-за их меха, который был очень моден все это время в Париже. Оказывается, это вообще единственный по-настоящему иссиня-черный мех, который не надо подвергать окраске. Узнал я об этом от одного сирийского купца, специально приезжавшего в Африку скупать шкуры черных обезьян. В настоящее время, однако, мех этот вышел из моды, и черные обезьяны могут жить спокойно.
Совсем нелегкое дело — охотиться на так называемых человекообразных обезьян, на шимпанзе и горилл. Даже самый храбрый охотник и тот не захочет иметь с ними дело. Стоит только им увидеть, что их заметили, как они сразу же переходят в нападение и, прежде чем охотник успевает схватиться за ружье, впиваются ему в горло. Если это взрослые особи, то человеку их не осилить. Иногда это настоящие чудовища ростом в два с половиной метра с могучими лапами. Кисть убитой несколько лет тому назад в районе Среднего Конго гориллы весила пять килограммов. Эти обезьяны обычно убивают ненавистного им человека, перекусив ему горло.
Случается, однако, что обезьяны эти вовсе не трогают человека: надо только, чтобы он успел застыть в неподвижности. Одному из моих знакомых белых, который с караваном носильщиков доставлял в расположенные к северу от Ламбарене отдаленные пункты рис, табак и соль, как-то утром, когда его люди поднимали на спины мешки с грузом, готовясь в путь, надоело их ждать, и он отправился вперед по хорошо знакомой ему лесной тропе. Неожиданно на повороте тропы он столкнулся с парой горилл, державших за руку детеныша, совсем как вышедшее на прогулку городское семейство. Снимать с плеча ружье было уже поздно. Да в этом и не было нужды. Путнику нашему ничего не оставалось, как замереть на месте, насколько это позволяла охватившая его дрожь. Все трое — отец, мать и дитя — пристально на него смотрели. После того как их первое любопытство было удовлетворено, малыш отпустил руку матери и потянулся к пуговицам нашего путника. Пока он играл ими, тот улыбался ему деланною улыбкой, больше всего боясь его напугать. Стоило ему одним неосторожным движением выказать весь свой ужас, как старая горилла тут же разорвала бы его на куски. Так прошло сколько-то времени, после чего горилла-мать снова взяла свое чадо за руку и оттащила его от белого человека, словно говоря: «Хватит тебе смотреть на этого урода». И все трое снова пошли своей дорогой. Несчастный же, доведенный этой паузой до полного изнеможения, долго потом не мог прийти в себя. С тех пор он никогда уже не пускался в путь один на рассвете и всякий раз дожидался каравана.