И жене, и мне было очень приятно слышать, как один вновь прибывший сюда лесоторговец в разговорах с нами всегда ратовал за человечность в отношении к туземцам и следил за тем, чтобы десятник не был с ними жесток и ничем их не обижал. Но вот что с ним приключилось весной. У него было много срубленных стволов махагони, сваленных в болоте на расстоянии около ста километров отсюда. В это время самого его вызвали в Ламбарене по поводу каких-то срочных писем — и это случилось как раз тогда, когда вода начала прибывать. Он попросил своего десятника и рабочих воспользоваться этими двумя днями половодья и по возможности перегнать все бревна в реку. Вернувшись, он видит, что вода уже спала, но ничего не сделано. Все это время его люди курили, пили, плясали. Лес, который и так уже долгое время пролежал в воде, почти весь погиб, и ему пришлось отвечать перед своей компанией за понесенный убыток. Люди его повели себя легкомысленно, оттого что недостаточно его боялись. После этого печального опыта он до неузнаваемости переменился. Теперь он подсмеивается над теми, кто думает, что от туземцев можно чего-то добиться, не будучи к ним безжалостным и строгим.
Недавно в один из ящиков, стоящих у меня на веранде, забрались термиты. Я опорожнил его, разбудил и отдал обломки негру, который мне помогал.
— Видишь, там термиты, — сказал я, — не вздумай только нести эту щепу вместе с дровами в больницу, не то термиты заберутся к нам в барак. Беги на реку и брось все это в воду. Ты понял?
— Да, да, будь спокоен.
Это было вечером. Я слишком устал, для того чтобы еще раз спускаться вниз к реке, и решил было уже вопреки обыкновению положиться на негра, это был парень расторопный и ловкий. В десять часов вечера меня, однако, охватило такое беспокойство, что я не утерпел, взял фонарь и спустился в больницу. Усыпанные термитами доски лежали там вместе с дровами! Для того чтобы не утруждать себя и не спускаться к реке, до которой было не более десяти метров, негр этот подверг опасности все наши больничные строения!..
Чем больше ответственности возлагается на белого, тем больше оснований бояться, что он будет жесток с туземцами. Мы, живущие на миссионерском пункте, в отличие от прочих белых легко становимся слишком самоуверенными. Оттого что нам к концу года не надо подобно колониальным служащим и купцам добиваться от туземцев определенных материальных результатов работы, вся доводящая до изнеможения борьба, которую приходится здесь вести, для нас менее тягостна, чем для них. С тех пор как я узнал душевное состояние белых, которым нужно бывает добиться чего-то определенного, — а кое-кто из них лежал у меня в больнице, — я больше не решаюсь осуждать людей, которые с холодным равнодушием говорят о туземцах. Мне думается теперь, что люди эти, приехав в Африку, идеализировали ее, а потом, устав и упав духом от всех этих повседневных конфликтов, постепенно утратили свое былое воодушевление.
Остаться человеком порядочным, ничем не погрешить против совести и вместе с тем продолжать быть носителем цивилизации — вот что безмерно трудно и трагично во взаимоотношениях белых и негров в Экваториальной Африке.
VIII
Рождество 1914
Рождество в девственном лесу в дни войны! Когда на маленькой пальме, заменившей нам елку, свечи наполовину догорели, я погасил их.
— Что ты делаешь! — спросила жена.
— Свечей у нас больше пет, — ответил я, — и надо сберечь их к будущему году.
— К будущему году?.. — она покачала головой.
4 августа, через два дня после нашего возвращения из Мыса Лопес, я приготовил лекарства для жившей там больной и послал Жозефа в факторию узнать, не пойдет ли туда в ближайшие дни пароход и не захватит ли он мою посылку. Он привез мне записку: «В Европе идет мобилизация и, может быть, уже началась война. Мы должны отдать наш пароход в распоряжение властей и не знаем, когда он отправится в Мыс Лопес».