Понадобилось несколько дней, прежде чем мы смогли свыкнуться с мыслью, что в Европе война. С начала июля мы не получали оттуда никаких известий и не знали обо всех осложнениях, которые привели к этой роковой катастрофе.
Вначале негры плохо представляли себе, что происходит. Негров-католиков этой осенью больше интересовали выборы папы, а не война.
— Доктор, — спросил меня Жозеф, когда мы как-то ехали с ним на лодке, — а как это кардиналы выбирают папу? Они что, берут самого строгого, или самого благочестивого, или самого умного?
— В зависимости от обстоятельств, когда одного, когда другого, — ответил я.
Первое время работники-негры не воспринимали войну как бедствие. Долгие недели от них ничего не требовали. Белые сидели все время кучками и обсуждали известия и слухи, приходившие из Европы. Теперь, однако, туземцы узнают, что событие это имеет свои последствия и для них. Из-за недостатка пароходов нет возможности производить вывоз леса, и фактории распустили нанятых из далеких деревень рабочих. А так как нет и речных пароходов, на которых те могли бы вернуться к себе домой, последние объединяются по нескольку человек и стараются добраться пешком до берега Лоанго, откуда большинство из них родом.
Внезапное вздорожание табака, сахара, риса, керосина и спиртных напитков также доводит до сознания негров тот факт, что идет война. Эта сторона заботит их пока больше всего остального. Недавно, когда мы вместе с ним занимались перевязкой больных, Жозеф уже не в первый раз стал жаловаться на войну, приведшую к тому, что все вздорожало.
— Жозеф, — заметил я, — ты не должен так говорить. Не видишь ты что ли, какие печальные лица у всех миссионеров, и у жены доктора, и у него самого? Для нас война несет куда большее горе, чем повышение цен. Каждый из нас скорбит о жизни многих любимых людей, и мы слышим, как там, далеко, стонут раненые и хрипят умирающие.
Он изумленно на меня посмотрел. С тех пор я замечаю, что кое-что начинает для него проясняться.
Мы все понимаем, что многих туземцев волнует вопрос, как это возможно, что белые, которые учат их завету любви, сейчас убивают друг друга и тем самым нарушают заповеди господа нашего Иисуса Христа. Когда они задают нам этот вопрос, мы бессильны что-либо им ответить. Всякий раз, когда с этим вопросом ко мне обращаются, негры, способные размышлять, я не стараюсь ничего объяснить, ничего приукрасить, а просто говорю им, что происходит что-то непонятное и страшное. Много времени пройдет, пока мы поймем, как от этой войны страдает авторитет белых — как нравственный, так и религиозный. Боюсь, что вред этот будет велик.
У себя дома я стараюсь сделать так, чтобы негры как можно меньше узнавали об ужасах войны. Иллюстрированные журналы, которые я получаю, — почта снова начинает работать более или менее регулярно, — я стараюсь не держать на виду, чтобы умеющие читать бои не могли углубляться в текст и в иллюстрации и потом рассказывать о них другим.
Медицинская работа снова идет обычным порядком. Всякий раз, когда я утром иду в больницу, мне кажется величайшей милостью, что теперь, когда столько людей считают своим долгом нести другим горе и смерть, я могу делать людям добро и сохранять человеческие жизни. Чувство это преисполняет меня сил и помогает мне справиться с неимоверной усталостью.
Последний пароход, оставивший Европу еще до объявления войны, привез нам несколько ящиков лекарств и два ящика перевязочных материалов. Последние — подарок одной из покровительниц моего дела. Таким образом на несколько месяцев больница моя обеспечена всем необходимым. Предназначенные для Африки товары, которые не удалось отправить с этим рейсом, и теперь еще лежат на набережных Гавра и Антверпена. Кто знает, когда они прибудут и прибудут ли вообще.
Обеспокоен тем, как достать продукты для больных. Край этот почти что голодает... из-за слонов. В Европе обычно думают, что там, куда приходит «культура», дикие звери вымирают. Может быть, в некоторых случаях это и так, но в других имеет место, пожалуй, обратное явление. Почему? По трем причинам. Если население убывает, как то происходит во многих местах, то меньше и охотятся на зверей. К тому же охотятся хуже. Туземцы разучились примитивному, но вместе с тем зачастую такому утонченному искусству ловить зверей, которым владели их предки. Зато они научились охотиться с ружьем. Но для того чтобы избежать возможных восстаний, в течение ряда лет все торгующие с Экваториальной Африкой страны стараются ввозить туда порох лишь в самом незначительном количестве. К тому же им не разрешается иметь современные охотничьи ружья, а одни лишь старые кремневые. В-третьих, охота на диких зверей ведется менее энергично еще и потому, что у туземцев не хватает на это времени. Заготовкой и сплавом леса они зарабатывают больше, чем охотой. Таким образом, слоны могут благоденствовать и множиться, и им ничто не грозит.