Было и еще обстоятельство, требовавшее "бесповоротного" решения. В партии и рабочем классе нарастает сильный протест против ссылок, превращающих пресловутую "самокритику" в полукомедию, полупровокацию; лишенное авторитета руководство хочет заранее спрятаться от нарастающей волны протеста за решение Конгресса. "До следующего Конгресса ничего, мол, сделать не можем". Хотя всем известно из опыта этих четырех лет, что, когда нужно, решения Конгресса отменяются легче, чем решения губисполкома.
Остается вопрос: как пошел на такое решение Конгресс? А этот вопрос имеет две стороны: а) состав и уровень Конгресса, б) положение, в которое он поставлен.
Конгрессу говорят: судьба Коминтерна зависит от судьбы СССР, судьба СССР связана с руководством правящей партии. Поддержите это руководство до конца, закройте глаза и голосуйте.
Если бы VI Конгресс был на высоте своих задач и учел бы опыт V Конгресса, когда группа Зиновьева уже проделала над Коминтерном такого рода эксперимент, Конгресс понял бы, что задача состоит не в спасении "престижа" данного руководства, а в том, чтобы помочь правящей партии восстановить руководство, способное справиться с историческими задачами. Но здесь и встает вопрос о самом Коминтерне и об уровне VI Конгресса, каким он вышел из правоцентристской лаборатории последнего пятилетия.
Из доклада Пятницкого мы узнали наконец, что в Коминтерне числится четыре миллиона членов. Из них в партиях--один и три четверти миллиона, в комсомоле -- два с половиной миллиона. Цифры эти на первый взгляд кажутся не столь уж обескураживающими. Но тут же выясняется, что из общего числа членов партии на СССР приходится 1,2 миллиона, а на все остальные партии мира менее 600 тысяч. На комсомол СССР приходится свыше 2 миллионов, а на комсомол всех остальных стран мира менее 200 тысяч. Таким образом, все партии капиталистического мира составляют около одной третьей части Коминтерна, а две третьих составляет ВКП. Мировой комсомол, кроме СССР, составляет около одной двенадцатой части КИМа. Последняя цифра имеет совершенно убийственный характер; прогресс движения, прогресс революционной идеи всегда характеризуется притоком молодежи. Ибо, не в обиду бюрократам и филистерам будь сказано, молодежь есть барометр своего класса. Если принять во внимание названные, наконец, во всеуслышание размеры Коминтерна и КИМа, а также степень их всесторонней зависимости от ВКП, то нетрудно понять, насколько затруднена Коминтерну, в нынешнем его состоянии, самостоятельная позиция по отношению к каждому очередному руководству ВКП.
Факт таков, что по отношению к ленинскому руководству первые конгрессы были неизмеримо самостоятельнее, чем Пятый конгресс -- по отношению к зиновьевскому руководству и Шестой -- по отношению к Бухарину и Мануильскому. Достаточно напомнить, что во время Третьего конгресса Ленин со всей тревогой обсуждал со мной (во "фракционном" порядке) вопрос о том, какой тактики нам держаться в случае, если мы окажемся на Конгрессе в меньшинстве по основному стратегическому вопросу момента. А эта опасность нам грозила. Мануильский ныне отнюдь не рискует остаться в меньшинстве. Для того чтобы достигнуть такого счастливого результата, пришлось в течение пяти лет систематически дезорганизовать руководства компартий и обезглавливать их.
В Германии отстранен от работы ЦК Брандлера. Затем исключен ЦК Маслова-Рут Фишер. Оба эти ЦК были далеко не безупречны. Руководство могло выработаться из них только в процессе большого опыта. Но каждый из них был головой выше ЦК Тельмана.
Во Франции исключили центральные группы нескольких ЦК: Лорио, Суварин, Росмер, Монатт, Трэн, Сюзан, Жиро и др Опять-таки во Франции ЦК мог бы сложиться только в результате серьезного партийного отбора на основе собственного опыта партии при осторожном и вдумчивом содействии Коминтерна. Нынешний же ЦК с Семаром во главе несравненно ниже тех, которым он пришел на смену.
В Бельгии произведен был накануне Шестого конгресса прямой партийный переворот, изгнавший из партии основную группу Оверстратена, вокруг которой партия создавалась. Вуйович мне рассказывал, что накануне Пятого конгресса сделано было все возможное, чтобы опрокинуть группу Оверстратена. Но она так срослась с партией, что переворот не удался даже зиновьевскому руководству. Теперь бельгийскую партию разбили, заменив Оверстратена Жак Моттом, недавним выходцем из социал-демократии.
В Италии единственное серьезное руководство представлено было группой Бордиги, фактического создателя партии. Сколько раз слышал я от многих нынешних Полониев отзыв о Бордиге как о подлинном вожде. Теперь "бордигианство" объявлено "преодоленным", т. е. партия снижена на голову, если не более. В Италии, как и везде, ставка поставлена на послушного, а следовательно, посредственного чиновника. Но посредственный чиновник не завоюет мира. Слишком часто он и заботится не столько о завоевании мира, сколько о том, чтобы не потерять места.
И подумать только, что Бухарин имел неосторожность по частному поводу приводить на этом Конгрессе цитату из неопубликованного письма, в котором Ленин предупреждал Зиновьева и Бухарина, что если они будут исключать умных, но непослушных, заменяя их "послушными дураками", то погубят Коминтерн наверняка. Но ведь та программа, которую Ленин изображал в этом письме как довод от абсурда, ныне осуществлена на три четверти.
Сейчас Шмераль является одной из руководящих фигур Коминтерна. Каково шмералевское руководство чехословац-кой компартией показал убийственный опыт "Красного дня". Что привело к нам этого человека?--спрашивал меня Ленин о Шмерале, имея в виду мое близкое знакомство с внутренними делами старой австрийской социал-демократии (я прожил в Австрии 1907--1914 гг.). "Шмераль потому только оказался коммунистом,-- отвечал я,-- что во время войны ставил, вместе с Реннером, ставку на габсбургскую монархию, а не на чешскую республику. Когда последняя тем не менее создалась, он оказался перед лицом национального "общественного мнения" в безвыходном положении и купил железнодорожный билет на Москву". "Это очень, очень вероятно",-- повторял Ленин в ответ на мое объяснение. Шмераля терпели как временную зацепку. Теперь он -- вождь Коминтерна, исключает Раковского, Радека и других. А сам он остался тем же Шмералем, и события это покажут.
Провинциальный социал-демократ Куусинен, зарезавший финскую революцию 1918 года и ничему из этого опыта не научившийся; Рафес, бывший петлюровский министр, он же руководитель китайской революции; Мартынов, который не нуждается в рекомендациях -- вот постоянные, коренные работники и повседневные вдохновители Коминтерна. Политика сползания связана со ставкой на снижение.
Тельманы, Семары, Жак Мотты, Шмерали, Эрколи [Псевдоним Пальмиро Тольятти.-- Прим. ред.-сост.] и др., конечно, чувствуют свою слабость, знают, что -- под давлением борьбы за самосохранение руководства ВКП -- более сильные группы во всех партиях отброшены от руководства, даже выброшены из Коминтерна. Вожди по назначению понимают, что могут держаться только нагромождением исключительных мер. Вот почему они сами "заинтересованы" в таких режимах, которые им кажутся "бесповоротными". Их внутренняя слабость приходит тут на помощь слабости нынешнего руководства ВКП. И результат налицо: слабость, помноженная на слабость, дала на Шестом конгрессе ложную видимость "железной силы".
На Конгрессе много говорилось О диспропорции между политическим влиянием компартий и числом их членов. Поскольку такая диспропорция существует (а ее очень преувеличивают, чтобы прикрасить ужасающую малочисленность компартий), она сама требует объяснения. На самом же деле основная диспропорция имеется между задачами и возможностями Коминтерна, с одной стороны, и характером его руководства -- с другой. Коминтерн живет капиталом Октябрьской революции. Тяга масс к коммунизму велика (хотя вовсе не непрерывно возрастает, как изображают это казенные оптимисты). Объективные противоречия толкают массы к коммунизму. Но ложный курс, негодный режим, казенное бахвальство, нежелание и неспособность чиновников учиться, замена идейной жизни приказом -- вот причина застоя и даже прямого упадка числа членов партии, а во многих случаях и политического влияния их.