Найдётся объяснение искусству, будет найдено и понимание.
Понимание принесёт успокоение. Успокоение – это так или иначе результат.
Результат сладок…
Сладок, как самообман.
Искусство непостижимо, оно не связано с пониманием. Оно погибает от кажущегося понимания. Искусство – это не наука! Искусство не терпит однозначного понимания и трактовки.
Искусство непостижимо даже… а точнее, прежде всего самим художником, в котором оно зарождается и бушует. Настоящий подлинный художник, гений, всю свою жизнь пытается выяснить, что же такое искусство, зная, что ответа на этот вопрос не существует и ответ недостижим. Но он, как я уже говорил ранее, ставит перед собой недостижимые задачи. Он знает, что обречён на то, что не добьётся окончательного результата…
Однако именно художник, гений, создаёт искусство, которое появляется в виде симфоний, романов, стихов, картин и кинокартин… Эти произведения можно счесть результатами, но только гении, подлинные художники, их таковыми не считали и не считают. Гении не писали и не пишут симфоний, но пишут музыку… не пишут книг, но пишут литературу… не рисуют картины, но живопись, не снимают фильмы, но снимают кино… ставят не спектакли, но делают театр…
Это отказавшиеся, оторвавшиеся от настоящего искусства изменники или работящие и активные бездари снимают фильмы, пишут песни, рисуют картинки, сочиняют книжки.
Так и настоящие пастыри всю жизнь идут к Богу. Идут смиренно, но неотступно, ведут за собой, ничего никому не гарантируя и даже не обещая… А кто-то строит церкви.
Письмо третье
В самом желании и стремлении понять искусство, сделать из прочтения или просмотра того или иного произведения искусства вполне определённый вывод содержится изначальная ошибка, изначальная невозможность постижения произведения во всём его объёме и во всей его цельности.
Часто, очень часто можно увидеть несогласие читателя или зрителя с открытым или многозначным финалом. Человек скорее согласится с гибелью героя в конце книги или фильма, чем с остановкой героя на распутье. Человек хочет, закрыв книгу или выходя из кинотеатра, уйти в свою жизнь прежним, оставив как радости, так и случившиеся слёзы позади. Поженились персонажи – хорошо, развелись – прекрасно! Победили в бою – замечательно, проиграли и погибли – жаль, но так тому и быть. Книга или фильм закончились – живём дальше, всё понятно.
Искусство же претендует и рассчитывает на другое. Искусство ждёт сопереживания, соучастия, если хотите. Искусство желает быть унесённым в жизнь, жаждет в эту жизнь проникнуть, эту жизнь изменить, хочет ворваться в сны человека… или даже лишить его сна… хоть на какое-то время.
Подлинное и настоящее искусство всегда и непременно рассчитывает на сильные переживания, потому что искусство всегда и непременно обращено к лучшему в человеке. Оно всегда и непременно гуманно! Если это не так, если книга, кинокартина, живописное полотно, спектакль обращаются к худшему в человеке, унижают человека, как зрителя, так и персонажа, если рассчитывают не на сопереживание, а на эмоции, то есть на страх, удивление, отвращение и прочее, то это не искусство. И всё живое и прекрасное в человеке, сделавшем такое «произведение», либо погибло, либо не успело родиться, было задушено фиктивными, но конкретными желаниями и страстями.
Но когда человек, способный, могущий сострадать и сопереживать, способный открыться и встретиться с искусством… Когда происходит встреча такого человека с настоящим искусством… Когда человек, закрыв книгу или выйдя из кинотеатра, не находит себе места, не может успокоиться, не в состоянии понять тревожных своих переживаний, не может, а главное, не хочет остановить душащие его слёзы, когда чувствует недостаток воздуха…
Когда человек после встречи с искусством вдруг чувствует непреодолимое желание обнять и расцеловать мать, поговорить с отцом или сходить к родителям на могилы… Когда человек, вернувшись с концерта или со спектакля, идёт в детскую комнату и садится рядом со спящим своим ребёнком, не в силах понять и превозмочь волну невиданной нежности к своему чаду, которому, и это вдруг человеку становится ясно, так мало уделял времени и любви, а тут вдруг захотел трогать его, уберечь от всего-всего, что непременно ждёт дитя во взрослой жизни… Когда взрослый и внешне уверенный человек рыдает под душем от внезапно обрушившегося на него сомнения в собственной силе, правоте и безупречности, когда он вдруг чувствует себя беспомощным и беззащитным… Когда люди после фильма не могут расстаться, боясь остаться в одиночестве… Когда после неожиданно попавшего в самое сердце стихотворения кто-то звонит другу или подруге, вдруг со всей ясностью осознав полное безумие затянувшейся ссоры… Когда кто-то прямо во время фильма осознаёт остроту и ценность жизни, а также безвозвратно ушедшие годы – юность, молодость, детство… осознаёт, как мало сделано, как много упущено и как мало, в сущности, осталось. Но тут же через мгновение, глядя тот же фильм, человек обретает маленькую, но звенящую надежду и желание что-то ещё сделать…
Когда встретившийся с искусством человек вдруг пожалеет себя… Всех остальных, весь мир, но прежде всего самого себя!.. Свою непонятную, непостижимую, трудную, запутанную, но именно свою жизнь пожалеет… Ничего не поймёт!.. Не поймёт даже, что с ним вдруг стряслось… Вроде бы просто книжку читал, кино смотрел… А тут такое!!! Такое переживание, такая боль…
Не поймёт!.. Но именно то, на что рассчитывал автор и искусство, которому он служит, с человеком и случится!!!
Человек в момент таких переживаний об авторе-художнике, конечно, не думает. Человек забывает о нём. Или он может даже гневаться на художника за неожиданную боль.
Не думает человек о художнике… Он думает о себе, о своей жизни.
Автор показал и описал в произведении свою мать, а человек видит свою. Автор показывает своё детство, а человек оказывается в своём. Искусство помогает… А точнее, искусство открывает человеку не автора, а себя самого.
Какое тут может быть однозначное и окончательное понимание??? Кто может окончательно и однозначно понять самого себя?
«Над вымыслом слезами обольюсь» – вот самое простое и точное определение искусства.
Человек знает, читая книгу, глядя спектакль или кинокартину, что имеет дело с вымыслом, со сделанным другим человеком произведением, но испытывает при этом подлинные и сильнейшие переживания. Как объяснить то, что документально зафиксированная смерть реального человека или присутствие при смерти вызывает у свидетеля меньшие переживания и сопереживания, чем смерть вымышленного героя книги или фильма. Настоящая смерть может вызвать сильнейшие эмоции, вплоть до обморока, как отказа от дальнейших эмоций… Но художественный образ смерти может вызвать глубочайшие или высочайшие переживания.
Так чем же объяснить столь сильные переживания от вымысла? Да только фактом искусства и величием этого факта. Само же искусство непостижимо, как непостижим смысл жизни, да и факт самой жизни необъясним.
Именно поэтому нет никаких объективных и внятных критериев и признаков того, что одно произведение искусством является, а другое – нет. Очевидность величия того или иного произведения искусства одному человеку совершенно недоказуема другому, который этого величия не чувствует и не видит. Если человек не чувствует и не видит, то никакие доказательные базы, никакие убеждения всех искусствоведов мира не смогут ничего с этим поделать.
Как часто ремесленные изделия, какие-нибудь картины и скульптуры, в которых искусства не больше, чем в мебели, которые так же, как и мебель, служат только частью интерьера… А также книги и фильмы, в которых нет и зачатков, самых слабых и первичных признаков искусства, которые изначально сделаны только с целью продажи, а приобретаются только для того, чтобы как-то заполнить некое свободное время, как-то и слегка развлечь… Как часто такие поделки покупаются охотнее и оцениваются много выше, чем подлинные произведения искусства, которые неудобны, которые могут поранить, которые требуют сильных переживаний, которым «свободного» времени мало, с которыми развлечься и отдохнуть не получится. Шедевром живописи нельзя дополнить интерьер. Шедевру нужно особое пространство.