же сократить время на час — значит уменьшить грех вполовину. Далее, комната вместо дивана звучит куда добродетельнее, ибо диван располагает к преступным деяниям. Я, верный данным мне наставлениям, восстановил и два часа и диван, однако ж главы, где это описывается, в последнем номере «Корреспондан» не появилось. Вероятно почтенные господа, управляющие изданием, установили там строжайшую цензуру. Меня все это довольно развлекает. Если роман будут печатать и дальше, там есть превосходная сцена, когда героиня рвет английские кружева, что куда серьезнее, нежели диван. Я с нетерпением ожидаю этот кусок. Прощайте, друг любезный, давайте знать о себе. Меня страшит, с какою скоростью приближается зима.
Париж, понедельник вечером, 28 октября 1867.
Любезный друг мой, Вы пишете о растительном существовании. Право же, так хотелось бы нынче пожить такой жизнью, но самая сущность нашего века есть движение. Ростки породы человечьей столь же несчастливы, сколь те, что прилепились у подножия Этны. Время от времени на них обрушивается огненная река, и всегда почти они гибнут от серных газов. Разве не жаль Вам, что два фанатика, Пий IX и Гарибальди, из упрямства все повергли в хаос? И точнейшим образом определяют нравы нынешней эпохи слова тех, кто в ответ на напоминание о договоре от 15 сентября порицает отправку наших войск в Рим \ говоря: «Что такое договоры? Г. де Бисмарк их не соблюдает». А мне так и хочется забрать у них ручные часы под тем предлогом, что часы, мол, бывает, крадут. И самое прискорбное во всем этом то, что мы снова взяли на чюбя обязательство,— не знаю на какой срок,— охранять папу, который, впрочем, не испытывает к нам за то ни малейшей признательности . . .
«Корреспондан» остается верен себе и печатает продолжение романа Тургенева, не разрешив, однако ж, чтобы свидание Литвинова и Ирины длилось более часа. По-моему, я рассказывал Вам об этом. Вы читаете? Не может быть, чтобы «Корреспондан» не доходил до <Невера>. В любом случае я дам Вам роман, когда Вы возвратитесь.
Я по-прежнему чувствую себя паршиво; дышу плохо и вот-вот перестану дышать совсем. Столь внезапная кончина г. Фульда2 сильно на меня подействовала. Конечно, подобной смерти можно только желать, но зачем так стремительно? Утром, в день смерти, он написал 18 писем и за два часа до того, как лечь спать, выглядел совершенно здоровым и бодрым. В постели он лежал спокойно, не сделав ни единого резкого движения, и в чертах его не было видно ни малейшего напряжения; он умер точно так же, как г. Эллис3,— англичане говорят о такой смерти: visitation of God *.
В путь я намереваюсь тронуться в первых числах ноября4. Меня торопят уезжать, оберегая от насморков, которые тут неминуемы. А я за-
канчиваю пространный опус для «Монитора» об одной греческой книжке 5 и тронусь в путь, как только допишу его. Прощайте, друг любезный; надеюсь, Вы успеете вернуться до моего отъезда. Уезжайте от несносных этих туманов, берегите себя. Еще раз прощайте....... . . „
Париж, 8 ноября 1867
Любезный друг мой, пишу Вам записочку наспех, бегая по разным делам, которые необходимо до отъезда завершить. Завтра я выезжаю в Канны, совершенно больной, правда, там мне обещают солнце и жару. Здесь же у нас холодно, почти морозно. Я совсем перестал выходить вечерами и решаюсь высунуть нос на улицу только когда воздух немного прогреется. Не знаю, сколько времени удастся мне там пробыть,— это в некоторой степени зависит от папы, от Гарибальди и от г. де Бисмарка. Я, как, впрочем, и все, в известном смысле во власти этих господ. Нет ничего постыднее дела Гарибальди1; если вообще человека можно толкать на смерть, он оказался теперь именно в таком положении. Больше всего злит меня папа, который решительно убежден в том, что ничем нам не обязан и что поработало на него небо и только ради его прекрасных глаз. Прощайте, друг любезный.
Канны, 16 декабря 1867.
Любезный друг мой, я начал было уже волноваться за Вас, как вдруг получил Ваше письмо и тотчас успокоился. Разумеется, Вы догадываетесь, что беспрестанные перемены погоды, измучившие нас, не принесли, мне никакой пользы. Целые сутки здесь шел снег к несказанному изумлению местных детишек и собак. За последние двадцать лет такого тут не случалось. Страшно забавно было наблюдать удивленные детские мордашки, взиравшие на феномен, который они видели лишь издали, высоко в Альпах. Все ожидали, что померзнут цветы, апельсиновые деревья и даже оливы, но растения выстояли на славу; погибли одни только мухи.