Не огорчились ли Вы за вашу матерь Церковь после несчастья, которое произошло в Кракове 4? Я уверен, что, приглядевшись попристальнее, можно обнаружить нечто похожее и в других местах. Надо почитать
об этом деле в «Таймс»....................
На днях я ужинал с безвинной Изабеллой 5. Она произвела на меня впечатление лучшее, нежели я ожидал. Ее муж, совсем крошка, оказался весьма вежливым господином и наговорил мне множество комплиментов, притом в достаточно изысканной форме. Принц Астурийский6 держится очень мило и как будто неглуп... Он похож на *** и на инфантов, времен Веласкеса. Я очень скучаю. В Люксембургском дворце страшно жарко, и вся эта история с сенатским решением не доставляет мне никакого удовольствия. Собираются допустить на заседания публику7, что мне совсем не нравится.
Прощайте, друг любезный; напишите о чем-нибудь повеселее, ибо меня одолевает меланхолия. Мне очень хотелось бы, чтобы Вы теперь оказались рядом и одарили бы меня частичкою Вашей жизнерадостности.
Париж, 7 сентября 1869.
Любезный друг мой, неужто Вы надолго застряли в <Невере> и нескоро вернетесь сюда? А я уже поглядываю в сторону Юга, хотя и не чувствую еще приближения зимы; однако ж я дал себе слово не дожидаться, покуда холода застигнут меня врасплох. Последние дни мне немного лучше, вернее сказать, не так плохо. Здесь я принял курс процедур со сжатым воздухом, которые до некг горой степени мне помогли; а сейчас меня пробуют лечить по новой методе, которая также оказалась удачной. Я по-прежнему несказанно одинок; вечерами никуда не хожу и почти никого не вижу. Соблюдая все эти предосторожности я и живу, вернее, существую. Бюлозу1 удалось все же соблазнить меня. В Сен-Клу по просьбе императрицы я прочел «Медведя»—теперь он называется «Ло-кис» (по-жмудски — «медведь») — в присутствии молоденьких барышень, которые,— хотя, кажется, я говорил Вам об этом,— ничегошеньки не поняли. Это меня ободрило, и 15-го числа сего месяца вещица появится в «Ревю». Я внес несколько изменений, помимо имен, и хотел бы переделать еще кое-что, но мне недостает мужества. Вы выскажете мне Ваше мнение.
Вчера мы завершили наше дельце2. Я. не слишком понимаю, каков будет результат; достопочтенная публика столь беспробудно тупа, что теперь боится того, чего сама желала. Сдается мне, что буржуа, голосовавший несколько месяцев назад за г. Ферри 3, теперь боится, что может* опростоволоситься в июне, который все-таки уже не за горами; особенность буржуа в том и состоит, что он никогда не бывает доволен, особенно же делами своих рук. Болезнь императора несерьезна 4, но может* затянуться и повториться вновь. Говорят, и я склонен тому верить, что длительное путешествие по Востоку отменится; а кроме того, дурные отношения между султаном и вице-королем могут оказаться достаточною причиною, чтобы нарушить экскурсионные планы.
Читали ли Вы в «Журналь де Саван» историю княжны Таракановой? Хотя это было уже давно, и я, по-моему, показывал Вам корректуру..
Нынешней зимою я должен написать «Жизнь Сервантеса» 5 в качестве предисловия к новому переводу «Дон Кихота». Давно ли Вы читали: «Дон Кихота»? По-прежнему ли он забавляет Вас? И понимаете ли Вы, чем? Меня он забавляет, но я не нахожу достойного объяснения; напротив, я могу представить множество доказательств того, что роман плох,— а при всем том, он превосходен. Мне хотелось бы знать, что Вы думаете о нем; доставьте мне удовольствие: перечтите несколько глав и подумайте потом над ними; не сомневаюсь, что Вы окажете мне эту услугу.
Прощайте, надеюсь, в э^ом месяце я все же Вас увижу.
Канны 4, 11 ноября 1869.
Любезный друг мой, погода у нас здесь самая прекрасная и устойчивая на всем земном шаре, что приводит в отчаяние огородников, у которых не растет капуста. А мне страшно грустно оттого, что чувствую я себя ничуть не лучше, чем в плохую погоду. Утром и вечером у меня по-прежнему бывают мучительнейшие приступы удушья, при ходьбе я сильно устаю и задыхаюсь,— короче говоря, я по-прежнему жалок и никуда не годен. А ко всему этому прибавились еще и весьма неприятные хлопоты: П<олина> 2, которую я привез с собою, вдруг сделалась такою гадкою и наглой, что мне пришлось ее рассчитать; Вы представляете себе, сколь неприятно потерять женщину, прослужившую в доме сорок лет. К счастью, она раскаялась и так настойчиво просила прощения, что я, воспользовавшись каким-то благовидным предлогом, уступил и ее оставил. Нынче стало так трудно найти верную прислугу, да к тому же, у П<олины> столько достоинств, что заменить ее было бы невозможно. Я надеюсь, гнев мой и проявленная твердость характера,— говоря между нами, для меня самого совершенно неожиданные,— окажут в будущем благотворный эффект и избавят меня от подобных случаев.