И тут я увидел очень красивую молодую особу лет двадцати, смуглую, с прекрасными черными, совсем как у Тренч3, глазами, восхитительными бровями, темными волосами и т. д. Добавьте к тому пвелест-ной формы ножку, величиною с мизинец, обутую в черную шелковую туфельку. Я тотчас сделался вдвое любезнее. Оба мы склонились к свече, и она выставила вперед ножку так, что из-под платья показалось пленительное ее продолжение, «Я так давно не видел красивых ножек, что теперь без устали любуюсь вашею»,— сказал я. «Вы в самом деле находите, что она хороша?» — спросила Ж., вытянув ко мне ножку с таким наивным кокетством, что я почувствовал, как брюки вдруг сделались мне тесны. Я взял ножку и, продолжая беседовать о высоких материях, толкаемый не знаю каким бесом, приблизил ее к губам и нежнейшим манером поцеловал. Само собою разумеется, ножка при том была поднята на значительное расстояние от пола, вследствие чего явственно стала видна и другая ножка. Она оказалась обтянутой прозрачным черным шелковым чулком — не стоит и пытаться описать Вам это зрелище. Ни один голландец, раненный в живот осколком пэксановой бомбы4, не претерпевал таких страданий, как несчастная Ж. Она выдернула ножку из моих рук и, опустив голову на грудь, вспыхнула до корней волос. Только тигр не оставил бы ее в покое. А я, как известно, отнюдь не тигр. Мы принялись говорить о других вещах, и после двухчасовой, весьма целомудренной, хотя и не лишенной известной нежности беседы, я откланялся. Через несколько месяцев она должна приехать в Париж, и вот тогда добродетель моя подвергнется величайшим испытаниям. Теперь письма от Ж. приходят столь часто, что и я начинаю влюбляться. Однако ж, как Вы догадываетесь, даю ей множество благих советов <...>
ГОСПОЖЕ ЛЕМЕР
11 июня 1883.
Сударыня,
Помните ли Вы вечер,— если память мне не изменяет, не то 27 не то 28 декабря 1832 года,— когда я чертовски рьяно отказывался переступить порог дома на улице Сколько-потеряешь-столько-и-заплатишь? А Вы, напротив, уговаривали меня встретиться кое с кем, кто живет на этой улице. Тогда, я полагаю, только у меня и были некоторые соображения против этой встречи. Сама госпожа Дакен 1 писала Вам письма, поразитель-иее которых я никогда ничего не читывал. Так вот, сударыня! Времена решительно переменились; 10 июня 1833 года та же госпожа Дакен оказывает мне честь, обратившись ко мне с просьбою прервать всяческую переписку между ее дочерью и мной. Я же отвечаю, что ничего для этого предпринимать не намерен, что довольно меня мистифицировали и теперь настала моя очередь отыграться. В самом деле, сударыня, согласитесь, что до сего дня в Булони веселились вовсю за мой счет и несправедливо было бы обрывать шутку как раз теперь, когда я только начал входить во вкус.
Помните ли Вы также, сударыня, пророчества мои и ответственность, какую я заранее возложил на Вас за мой визит в Булонь? Памятуя об этой ответственности, я и прошу взять Ж<енни> под защиту, ибо она в отчаянии, хотя похоже, сдаваться не намерена. И не могли ли бы Вы втолковать госпоже Дакен, что спохватилась она слишком поздно, что опасности никакой нет, учитывая расстояние, нас разделяющее, и что, наконец, тот, кто подслушивает, спрятавшись за занавескою, не имеет права на трагические переживания. До сих пор мы действовали по законам комедии, вот давайте на том и оставаться. И наконец, сударыня, умоляю Вас, успокойте несчастную Ж<енни> и попытайтесь установить мир между нею, матушкой ее и ужасною этой миссис Джейн, которая, сдается мне, меня не слишком жалует.
Примите, сударыня, выражение моих почтительнейших чувств.
Пр. Мериме.
Невер, 15 октября 1870.
Нынче утром я получила твое письмо, которое тронуло меня до глубины души и за которое я очень тебе благодарна. Как же верно ты сказал, что подлинное удовлетворение от страстно нами желаемого мы получаем, лишь сознавая, что друзья наши живы. Все надежды теперь полетели прахом; падение Орлеана, произошедшее третьего дня, повергло нас в самое тревожное состояние. Чувствуешь себя вконец разбитым, будто упал с пятого этажа, поняв, что все чаяния обмануты. Париж держится героически, но придет ли провинция вовремя ему на помощь?
Однако ж оставим все эти вопросы, мучающие меня днем и терзающие кошмарами по ночам, и поговорим о нас и о тех ушедших временах, воспоминаниями о которых мы только и живы. Да и то уже с трудом можно вспомнить, что когда-то мы были счастливы.