* «Драгоценностях поэзии» (англ.). 9 вновь самим собой (англ.)0
разные диковинные рыбы, баранина и бекасы. Цивилизация, поверьте, меняет Канны вовсю, на мой взгляд, даже слишком. Полным ходом идут работы по разрушению одного из моих любимых прогулочных уголков — скал близ Ла-Напули: там собираются прокладывать железную дорогу. Когда ее построят, мы сможем пользоваться ею так же, как дорогою в Бельвю, правда, Канны окажутся тогда во власти марсельцев, и все их очарование безвозвратно пропадет. Знакома ли Вам тварь под названием рак-отшельник? Это крошечный омарчик, величиною не более кузнечика, с голым, лишенным чешуек хвостом. Он находит подходящего размера раковину и* расположив в ней со всеми удобствами хвост, разгуливает в таком виде по берегу моря. Вчера я нашел одного из них; осторожно, стараясь не повредить хозяина, я сломал раковину и поместил рачка ь тарелку с морской водою. Выглядел он там удивительно жалко. Минуту спустя я положил в тарелку пустую раковину. Приблизившись к ней, рачок обошел ее со всех сторон и поднял ножку, стараясь, видимо, измерить высоту раковины. Затем, подумав несколько мгновений, он сунул в раковину клешню, дабы убедиться в том, что она на самом деле пуста. Наконец, ухватившись за раковину двумя клешнями, он перебро Сил ее по воздуху себе на хвост... Вернее, всунул в нее хвост. И тотчас же принялся разгуливать по тарелке с уверенным видом человека, выходящего от портного в новом с иголочки платье, Редко доводилось мне видеть представителей мира животных, которые столь явственно выказывали бы способность разумно мыслить. Теперь Вы понимаете, что я всецело погружен в изучение природы. Помимо же наблюдений за животным миром (я расскажу Вам потом историю с козочкой) я нишу пейзажи — ведь виды здесь один прекраснее другого. К несчастью, случился тут коллега 2, который выклянчил у меня две лучшие работы. Один мой друг, художник настоящий, не то что я, восторженный поклонник этих краев. Вот мы и проводим дни напролет за этюдниками. Возвращаемся домой к ночи, вконец, умаявшись, и у меня уже недостает мужества писать. Но все же я закончил статью об «Энциклопедии мебели» Виолле ле-Дюка 3; собираюсь отослать ее вместе с этим письмом. Мне бы хотелось, чтобы Вы ее прочли. Она коротенькая, но в ней есть, как мне представляется, одна-две мысли. Говорил ли я Вам, что мой друг Ожье4 собирается сочинить грандиозную мелодраму, взяв за основу «Лже-Ди-митрия», и что я также должен принимать в том участйе? И наконец, я обещал написать статью о «Филиппе II» Прескотта5 для «Ревю де Дё Монд», Прощайте.
Канны, 5 февраля 1859
Два дня у нас была плохая погода, и мне сделалось совсем худо. Я создал свою лечебную теорию, не хуже любой другой, и состоит она в том, что мне необходим свет. Чуть погода портится, я заболеваю, а уж если идет дождь, так и вовсе никуда не гожусь. Но стоит вдруг выглянуть солнцу, как я снова на ногах. И вот в эту-то ужасающую погоду ее новоиспеченное императорское высочество1 путешествовала по морю. А ревет оно (море) нынче, как скопище дьяволов — прямо океан, да и только. Я представлял себе, как, должно быть, страдала несчастная принцесса, которая — только-только из-под венца — впервые ступила на корабль, зная, что по прибытии ей предстоит выслушивать речь украшенного перевязью мэра. Не находите ли Вы, что уж лучше быть обыкновенным парижским обывателем? Правда, я предпочел бы пребывать в этом качестве в Каннах. Дом мой расположен как раз напротив городской почты. А окна выходят на море, так что, не вставая с постели, я вижу острова. Зрелище восхитительное. Я сделал не менее тридцати в той или иной степени скверных набросков, но работа над ними меня развлекла. Вы получите, сколько пожелаете, по выбору Вашему, если он окажется верен, в противном же случае — по моему. Миндаль буйно цветет во всей округе, а вот жасмин из-за суровой зимы и засушливого лета почти весь выгорел. Если Вы хотите кассию, стоит только сказать. Вчера я выправлял корректуру статейки 2, о которой говорил Вам. Что же до «Лже-Димитрия», я решительно о нем забыл, и лишь благодаря Вашему письму вспомнил, что у меня была такая мысль. Коллега мой3 весьма в этом деле полезен, ибо, во-первых, доскональнейше знает ремесло, а во-вторых, умеет разговаривать с актерами и прочими, до которых я, с высоты моего величия, снизойти не могу. Нынче утром я получил письмо от некоего г. Бейля из Грасса, которому двадцать два года от роду, он уверяет, что большой мой поклонник, и просит разрешения прочесть мне несколько своих сочинений. Представляете себе, какая незадача,— а я-то почитал, что скрылся от литературных напастей? И еще одна на меня свалилась беда. Ящерица моя в эти ненастные дни внезапно скончалась. Я мечтаю воздвигнуть ей памятник на той скале, где ее нашел. Продолжаю опыты над раками-отшельниками. Смею Вас уверить, что изучение инстинктов животных — вещь презабавная. У меня ведь теперь обретается еще и песик, принадлежащий моему временному слуге; он очень ко мне привязался. Слышит все, что говорится кругом даже по-французски, а хозяина своего стал презирать с тех пор, как увидел, что он мне прислуживает. Я хотел бы, чтобы Вы прочли «Цезаря» Ампера он только что вышел в свет. Может статься, мне придется о нем писать, но меня перспектива эта повергает в ужас, ибо, говорят, он написан александрийским стихом. Я предпочел бы иметь готовое Ваше мнение, так как никогда не мог продраться сквозь стихи. Начинаю уже считать дни. Надеюсь, и месяца не пройдет, как я Вас увижу. И подозреваю, что в Париже Вы не сожалеете ни о горном воздухе, ни о жарком из серны. Что же до меня, вся моя жизнь зависит от погоды. Я по-прежнему не сплю, но ноги меня не подводят, и я поднимаюсь в гору, не слишком задыхаясь. Прощайте; напишите мне е де разок и расскажите о парижских новостях или новинках. А я тут настолько отупел, что стал читать мормонские газеты5,—стоит ради этого ездить в Канны.