Я шел теперь рядом с Леной, а Сокол с Олей немного отстали. В бору стоял сумрак и было душно. Лена повернула ко мне лицо и спросила:
— Ты меня любишь?
— Зачем ты, Лена? Нас же услышат, — и я показал глазами на Олю.
— Что, девчонка услышит? Или, может, собака?.. — Она засмеялась. И этот смех почему-то обидел, и мне опять стало стыдно. И вдруг я понял, почему мне у озера было стыдно и вот сейчас опять тяжело.
Я вдруг понял, что мне все время мешала близость этого кладбища — близость сестренки. И когда я купался в озере, и когда мы целовались с ней, и когда я стихи слушал. «Да, это правда!» — подумал я и стал спешить. Мне хотелось быстрей, быстрей увидеть этот холмик, чтоб сестренка простила меня.
— Куда ты меня тянешь? — спросила Лена и замедлила шаг.
— Зайдем на кладбище, у меня здесь сестренка…
— О-о-о, господи! Какой ты забавный… — засмеялась она. — Знаешь, у Есенина есть строчки…
Но я отвернулся и не стал ее слушать. И она, наверно, почувствовала свою вину.
— Ты не сердись, не надо сердиться. После таких кладбищ я плохо сплю. Все время потом лезут в глаза какие-то веночки, оградки. Ты сходи один…
Но один я туда не пошел. Только дома я чуть-чуть успокоился. Да и обстановка располагала. На столе уже шумел самовар, и в вазочке переливалось варенье, а рядом с вареньем возвышалась горка с чайными чашками. И свежий хлеб был нарезан, и молоко в широкой стеклянной банке — это, конечно, Маруся принесла нам молока…
Бабушка нас встретила стоя, и в глазах у нее была большая обида:
— Куда же годно — ушли на озеро, и на весь день. Я уж думала да гадала — неуж с Олей че? А случись беда — меня бы, старую, завинили. Да где она, Ольга-то? — В этот миг моя племянница забежала, а за ней — Сокол, радостный опять, деловой. Бабушка на него посмотрела, прищурилась, что-то хотела сказать и поджала губы. Но Сокол все равно ее понял по-своему: он закрутил весело мордой, а с языка у него капала слюнка. И это заметила Лена:
— Опять тут этот! Скоро и на стул его посадите, и чашку дадите… — Она посмотрела с надеждой в мою сторону — ей хотелось, чтобы хоть я ее поддержал. Но я молчал. Тогда она зафукала на собаку. Сокол поджал хвост и медленно побрел к порогу. И пока шел, то все время оглядывался на меня и на бабушку. А в глазах плавал какой-то вопрос. Возле порога он лег и притворился, что задремал.
— Ишь ты, расстроился, хорошой-то наш… — сказала бабушка и стала покачивать головой. За столом наступила тягостная минута. Я решил ее сгладить и начал рассказывать что-то веселое. Потом взял у Лены чашку и налил ей чаю. Ей это понравилось, что я сам ей палил, и она томно скривила рот:
— «А по утрам они чаи гоняли, как будто для того и родились…»
Бабушка навела на нее ухо:
— Ты че-то интересно, девка, сказала? Хоть бы повторила, а то худо слышу.
— Это стихи, бабушка.
— Ну как же, я понимаю — все молитвы читать да молитвы. А собаку пошто-то гонишь…
— А вам она не надоела?
— Соколко-то? — переспросила бабушка. — Да он же у нас хорошой. А вот вы, товаришши, нехороши. Тут вам и варенье, тут и молочко свеженько, а вы — того не хочу да то не надо. Нонче все каки-то обкормлены. А я вон как-то мешочек из-под сахара считай что полгода лизала…
— Как это? — удивилась Лена и сделала большие глаза.
— А так вот, милая. В войну сахарку-то нет, а я чай морковный любила. Вот и лизала мешочек. Там и сладости-то один запашок, а все равно в роту хорошо.
— Надо говорить во рту, — поправила ее Лена и подмигнула мне.
— А старых-то учить — только портить, — бабушка почмокала со значеньем губами, потом обернулась к окну в сторону створки. Там, по улице, поднимая пыль, шло утиное стадо. Утки шли неторопливо, переваливаясь с боку на бок, покрякивая, постанывая, наверное, от жары. Бабушка вытянула шею и сказала про себя нараспев:
— Ох ты, уточка моховая, да где ты ночесь ночевала? — под мостом да под мостищем, под городом-городищем… О-хо-хо! Уточки вы да утятки. Не дают вам полетать наши охотнички. Только оперитесь да откроете глазоньки, а по вам уж из оружей палят. Да и собак на вас напускают. Она — чоп-чоп по воде — и вот уж схватила уточку за крыло и к хозяину тащит. Нет, ты, Соколко, не поддавайся. Тебя тоже за уточками скоро пошлют, но ты птичек этих ни за что не губи. Всем пожить охота, поплавать да полетать. Ну че ты, где ты, Соколко? — позвала она, и Сокол сразу забежал в комнату и встал возле бабушки. Она у него уши погладила, и он ей уткнулся в колени. В глазах у Лены мелькнул огонек:
— Да уберите вы эту псину! Как будто назло…