Фашисты поставили мужчин, женщин и детей около рва.
Началась стрельба. Он упал. На него валились убитые.
…Он как-то выбрался из-под них. Когда очутился наверху, начал звать жену, детей. Но голоса своего не услышал.
Спрятался в кустах. Вдруг увидел, что на краю ямы лежат какие- то вещи. Огляделся, вокруг никого не было. Схватил вот этот пиджак, штаны.
Пошел в сторону Минска. Идти, слава богу, пришлось недолго. Люди добрые подвезли.
Про такое мы слышали впервые. И поняли, что скоро все это ожидает и нас.
БАБУШКИНА КАРТОШКА
Бабуля исчезла на целый день. Под вечер она принесла мешочек картошки…
Где она ее взяла? Говорит, что накопала на татарских огородах. Но там уже давно ничего нет: ни картофелинки, ни морковинки, ни брюквинки.
Маму осеняет догадка, которая болью отзывается в наших сердцах.
— Господи, неужели она ходила по гетто и просила у людей?
Мы все плачем вместе с бабушкой.
ИЗ ЗАПИСЕЙ БЕРТЫ МОИСЕЕВНЫ БРУК
«…После приказа собраться евреям из местечек в минском гетто люди стали жить и в подвалах. В комнатах сооружали нары, спали вповалку. С шести часов вечера до восьми утра не разрешалось громко разговаривать. Когда по улице проходили патрульные и слышали в доме разговор, стреляли в окна.
Голодали страшно.
Голод стал замутнять память и подтачивать силы… Мы с Дяденькой подползали под колючую проволоку и, если немец или полицай смотрели в другую сторону, бежали в город искать еду.
Какое это было счастье, когда мы благополучно переползали назад с добычей!. . »
ВИСЕЛИЦЫ
Октябрь.
Мама вернулась из города. Она искала знакомых врачей. Вдруг кто поможет выйти из города?
Рассказывает, что в городе полно виселиц. На груди у повешенных дощечки с надписью: «Мы боролись против германской власти».
Мама пробиралась руинами. Это счастье, что ее не схватили, что она с нами.
ПОГРОМ 7 НОЯБРЯ
Жуткую новость принесла Дина Голанд. Она услышала, что немцы оцепляют Немигу. Все поняли — начался погром.
Мрачной стариной пахнуло от этого слова — погром. Знали мы его по книжкам, по рассказам дедов и бабушек.
И вот ожило зловещее слово.
— Надо скорее прятаться,— испуганно говорит Дина.
Мама озирается по сторонам.
— Где бабушка?
Ее нет, куда-то пошла.
Мама велит собираться. Берегом реки крадемся к мосту. Без желтых меток, в платочках мы похожи на сельских жителей. Блуждаем по Торговой, по Бакунина мимо церкви.
— Пойдем к Тоне, может, пустят,— уговариваю я маму. (Тоня— паша бывшая соседка. )
Мама раздумывает:
— Они живут возле самого пекла… Сами напуганы…
Да, действительно Тоня со своей мамой, Дарьей Степановной, живут на Школьной, у Немиги. Когда на той ее стороне, где гетто, убивали людей, Тонина семья все видела.
Нам некуда деться. Почему-то, как пришпиленные, бродим около гетто. Останавливаемся возле бани, поднимаемся к больнице, снова Торговая, снова Бакунина.
Идет дождь. Мы вымокли до нитки. Дрожим, ежимся от холода.
— Пойдем к Тоне,— прошу я.
Мама вспоминает добрую, душевную Дарью Степановну, соглашается:
— Попросимся погреться.
Спешим туда, где живет Тоня. Стучимся в дверь. На пороге Дарья Степановна, Тоня. Страх, слезы в глазах. —
Тонина мама молча захлопывает перед нами двери. Долго стоит в ушах этот, больно отозвавшийся в сердце грохот.
…Идем чуть ли не в конец города на Грушевскую. Там живут Гурские. Владимир Феофилович до войны лечился у мамы.
— Это удивительные люди. Они обогреют, накормят, а может, и спрячут нас,— говорит она.
…Как тепло, как хорошо на печке! Сытый кот то трется в ногах, то соскакивает на пол. Ластится к нам.
— Вот даже кот ходит на свободе, а мы. ,,— совсем не по-детски говорит Инна.
Ольга Алексеевна угощает нас драниками. Мы только что наелись крупяного супа, а. тут еще драники!
Нива и Тася, дочки Ольги Алексеевны и Владимира Феофиловича, забавляются с котом.
На костылях входит Владимир Феофилович, приносит на тарелке диво дивное — большие желто-красные груши.
— Угощайтесь… Это из нашего сада.
Мама всхлипывает:
— Спасибо, спасибо за все. Мы сейчас пойдем…
— Что вы Рахиль Ароновна, вы ж для нас родной человек! Да и куда пойдете? Скоро ночь! Побудете у нас, а там что-нибудь придумаем.