Решаем, что с утра незаметно для соседей нужно будет покинуть этих сердечных, добрых людей. Попросим что-нибудь из еды. Днем походим по городу, подойдем к Замковой. А вдруг наш дом не тронули? Да и что с бабулей?
Гурские не отпускают нас и 8 ноября. Мы прожили у них два дня.
9-го на рассвете просыпаемся от стука в дверь.
— Ольга, открой…
Ольга Алексеевна шепчет нам:
— Не бойтесь, это соседка… Закройтесь занавеской и сидите тихо.
Мы сидим на печи за занавеской, слушаем.
— Оля, Олечка, если что, не сносить нам всем головы… Ты смотри, Олечка, смотри… Знаешь, что за это?
— В чем дело? О чем ты говоришь?
— Ой, Олечка, не прикидывайся. Соседи меня послали… Говорят, люди у вас скрываются. Видели, когда к твоим воротам подходили. Зашли, не вышли. Говорят, беглые, из гетто…
— Кто говорит? Кто видел?
— Видели, Ольга, видели…
— Ишь, делегатка от соседей,— Владимир Феофилович стучит костылем. — Были люди знакомые Я ушли. Никого у нас нет. Хочешь, обыск делай.
— Да не, я так, предупредить… Что я, немец или полицай какой? Только сами смотрите. Несдобровать нам… О своих детках подумайте.
Соседка стучит дверями. Не поверила… В доме устанавливается мучительная тишина.
— Сидите. Не бойтесь,— Владимир Феофилович отдергивает занавеску. — Сейчас завтракать будем.
— Нет, нет, мы пойдем,— мама соскакивает с печи.
Ольга Алексеевна тихо плачет.
— Куда ж вы пойдете? На погибель? Я вас на чердаке спрячу или в погребе…
— Вы уже сделали больше, чем могли, Владимир Феофилович.
Мама торопит. Ольга Алексеевна закутывает меня и Инну в теплые шарфы.
Владимир Феофилович с побелевшим лицом и сжатыми губами выводит нас огородами на соседнюю улицу. Потом говорит:
— Идите к моему другу. Вот адрес. Скажете, от меня… Это недалеко. А я скоро там буду.
Он спешит следом за нами на костылях. Капли пота застыли на лице. В глазах тоска.
— Ждите меня там…
Мы не пошли по адресу, который дал Владимир Феофилович. Идем куда глаза глядят, перекусываем хлебом, его положила нам в узелок Ольга Алексеевна. Холодно, промозгло.
Коля показал кулак.
Беллу Моисеевну убили за нарушение приказа. Гражданам еврейской национальности запрещалось иметь связь с белорусским населением.
Она висела на проволоке, зацепившись за нее одеждой, казалось, напоследок еще пыталась сказать:
«Если у меня такие ученики, значит, жизнь прожита не зря…»
ПОМИДОР ДЛЯ МАМЫ
Фаина совсем обессилела от голода. Мы еще как-то держимся на баланде, а ей с больным, слабым сердцем, да на такой тяжелой работе… Лежит, не встает.
— Я пойду вместо тебя, мама, принесу тебе супа,— говорит ее сын Миша.
Мать с благодарностью и болью прижимает его к себе. Конечно, боится за него. Фаина просит нас:
— Не оставляйте его одного, работайте вместе. Мне будет спокойнее…
Миша и раньше ходил за нее на работу. Мальчик достает несколько пфеннигов.
— Я выскочу у базарчика и куплю тебе что-нибудь, мама!
— Нет, нет! Не выходи из колонны, сынок. Ничего, обойдемся. Отдохну сегодня-завтра, авось полегчает.
На работу мы идем вместе: Ася, Миша и я. Он бежит, подпрыгивает, что-то напевает. Легкий черноволосый мальчонка, похожий на венецианского гондольера.
…Разгружаем уголь. Время от времени поглядываем, как там Миша. От угольной пыли он почернел. Только глаза блестят. Работали долго, устали. Когда управились с работой, стали в очередь за баландой. Мише налили добавки — полный котелок. Он понесет ее маме. Мальчуган доволен, снова мурлычет какую-то мелодию.
Возвращаемся домой. Колонна проходит по улице Мясникова. Приближаемся к магазину, возле которого расположился маленький базарчик. Миша идет впереди. Вижу его затылок, узенькую, детскую спину, котелок в руке.
Вдруг он выбегает из колонны, мчится к базару, протягивает торговке те пфенниги. Мы с Асей переглядываемся. Миша стоит в запрещенном месте, на спине недобрым тревожным огнем пылает желтый круг. Мы зовем его, озираемся: хоть бы рядом не оказалось охранников.
Через минуту Миша, счастливый, радостный, возвращается в колонну. В руке — помидор! Красный, большой. Как зачарованные смотрим на него, ощущая забытый удивительный вкус. С облегчением вздыхаем:
— Пронесло…
Он с гордостью показывает помидор:
— Маме!
Только что это? Впереди около Миши мелькнуло что-то черное. Точнее, кто-то в черном. Я еще не очень понимаю, в чем дело, но чувствую беду.
— Эсэс,— с ужасом шепчет Ася.