Представьте себе на минуту, как президент Трумэн, Сталин, король Трансиордании, вожди еврейских и арабских террористических групп читают протест, подписанный мною, Томасом Манном, Эйнштейном и пятьюдесятью другими известными интеллектуалами. Представьте себе, какое лицо сделает каждый из этих политиков, когда ему напомнят, что наследие Новалиса или ценное собрание картин могут быть, чего доброго, уничтожены завтра. Неужели Вы всерьез полагаете, что кто-нибудь из этих носителей светской власти хоть на секунду побеспокоится об этих вещах?
Нет, как ни разнообразны могут быть задачи духа, одна задача остается важнейшей – забота об истине, забота о том, чтобы видеть и понимать действительность. 99 процентов всех людей никогда не видят, не замечают этой действительности, потому что они не выносят ее. В эту действительность входит и то, что написано о духе и его возможностях действия в моем письме к Броду.
Если Вы ищете среди людей духа других свидетелей, прочтите-ка речь, которую в память Гёте произнес в 1932 году в Сорбонне Поль Валери. Достаточно даже прочесть несколько первых фраз этой речи. Вряд ли кто-либо в наше время ясней обрисовывал нынешнее соотношение между духом и властью.
Довольно, сегодня меня ждет еще много других задач, и если я каждой из них буду отдавать столько сил и времени, сколько Вашему письму, то день должен был бы длиться месяц.
Идите в жизнь, и если Вы не можете вынести то, что испугало Вас в моих словах, забудьте это. У Вас, вероятно, в жизни другие задачи, чем у меня, Ваши глаза должны быть, наверно, открыты на другие аспекты жизни, и никто не требует от Вас того, чего требует от меня Макс Брод или Вы. Тогда Вы предоставите бесполезные протесты тем, кто имеет на них право, молодым и еще безответственным, и тем строже будете повиноваться своей совести в истинной сфере Вашего влияния.
К. Шельману
[1948]
Дорогой господин Шельман!
Ваше дружеское письмо, к сожалению, опоздало, я больше не в состоянии что-либо воспринимать и не испытываю желания высказываться, я уже несколько лет живу в тисках болезни и ежедневной бессмысленной перегрузки и надеюсь, что вскоре буду избавлен от этого.
По поводу «Не убий» я когда-то, лет двадцать пять назад, написал статью, найти которую, однако, не позволяет мне мое состояние. Тогда на моей стороне была большая часть немецкой молодежи, они были, правда, настроены куда менее радикально, чем я, но все-таки пацифистски и не националистически, что ведь даже воинственным и самоупоенным народам после тяжелого поражения легко удается. Чего стоили эти настроения, обнаружилось вскоре, и сегодня я совершенно скептически отношусь решительно ко всем миролюбивым и всерьез христианским движениям в Вашей стране. Я остерегаюсь, конечно, это высказывать, но в долговечность и стойкость таких настроений, в том числе и большого сейчас христианского движения в Вашей стране, я не верю. До позавчерашнего дня орали: «Евреи, издохните!» и т. п. и будут, если конъюнктура на то толкнет, орать это снова. Так обстоит дело в Германии, так обстоит дело в большинстве других стран мира.
Видите, от меня уже толку мало. С поправкой на этот скепсис я во многом могу согласиться с обеими присланными Вами статьями.
Эдмунду Наттеру
[1948]
Дорогой Наттер!
Твой милый, прекрасный подарок я получил вместе с рукописным приветом, от души благодарю тебя, дорогой.
Книга меня действительно интересует, отношение молодых романтиков к Шиллеру, то есть положительную и отрицательную сторону этого отношения, я знаю отчасти из множества писем романтиков, которые я когда-то читал: Фридрих и Доротея [Шлегель], например, относились к знаменитому профессору Шиллеру агрессивно-иронически. Я лично, правда, считаю, что как поэт Шиллер безусловно переоценен, а влияние его риторического идеализма определенно скверно, оно сильно потом поддержало немецкое самодовольство и немецкую патетику, апогеем которой стал потом любимец Гитлера Р. Вагнер. Напротив, личность Шиллера, его нравственность по-прежнему вызывают у меня почтение, ведь у вещей и людей есть не только одна сторона. […] Тебе желает всего доброго твой