На последнем проценте зарядки новое послание пиликнуло, падая на почту, и экран телефона погас. Сашка едва не взвыла, безжалостно тряхнув ни в чём не повинную трубку. Комнату постепенно заливал неясный лунный свет. Тонкий тюль занавесок размывал тени, скрадывая очертания знакомых предметов, отчего они казались чужими, загадочными. Сверху, снизу, из-за стен доносились скрипы, постукивания, далекие неразличимые голоса – обесточенный дом притих, но не умер.
Десять минут назад Сашку заливало мутной тиной тоски и непонятного раздражения. Она словно вела одинокую борьбу со всем миром, в котором на одной стороне были все, а на другой – только она, Сашка... Теперь раздражение пропало. Враждебный мир превратился в неизведанную страну, полную таинственного очарования и смутного, едва ощутимого ожидания чуда. Волшебство качалось на маятнике бабушкиных часов, и Сашка слышала его тик-таковый голос.
В замочной скважине заскребло, распахнулась входная дверь и одновременно с этим вспыхнул свет, рявкнув, заворчал на кухне старенький холодильник. Где-то заиграла музыка. Отец и мать громко рассмеялись в прихожей.
Сашка соскочила с кресла и захлопнула дверь в свою комнату, ткнула пальцем в выключатель, надеясь, что в темноте исчезнувшее волшебство вернётся. На столе наливался светом экран компьютера. Словно манящее окно в другой мир. Мир, в котором не существовало отчаянной пустоты, в котором не было вечного маминого... за спиной открылась дверь:
– Саш, ты поела? Уроки делаешь?
– Да! – не оборачиваясь, рявкнула Сашка, отвечая сразу на два вопроса. Дверь тихо закрылась.
Тот осенний вечер изменил всё. Никогда ещё Сашка не чувствовала себя настолько счастливой. Она ревниво хранила свою тайну, оберегая и не желая делить ни с кем. Но перемены нельзя было не заметить. Жизнь перестала быть унылой чередой одинаковых дней. Она наполнилась смыслом и обещаниями. Раздражение и досада растаяли на ярком свету, который горел теперь в ней самой. Школа уже не была каторгой. Одноклассники – вынужденными попутчиками, запертыми на одиннадцать лет в вагоне медленно ползущего в никуда поезда.
Каждый день, с самого утра, был наполнен смыслом и ожиданием. Сашка ждала вечера, потому что вечером они разговаривали. Завтракая, она перечитывала вчерашний разговор. Возвращалась к нему на переменах и в троллейбусе. Мысли и ещё не написанные слова иногда накрывали её с головой, как приливная волна. Хотелось всё бросить и… поговорить. О многом рассказать своему собеседнику, спросить, поделиться. Но смакуя время, словно гурман, неторопливо расправляющий на коленях накрахмаленную салфетку, прежде чем поднять крышку над ароматным блюдом, Сашка терпела да вечера.
И даже странноватая одноклассница Маша-Миша Ордулова не бесила, как прежде. Она держалась особняком, взирая на мир с презрительным вызовом. В классе её игнорили, но не задирали, побаивались. Рослая, широкая в кости, навалять обидчику она могла запросто. А когда выяснилось, что она ещё и рукопашкой увлекается, народ стал попросту избегать контактов. Впрочем, Ордулова к ним и не стремилась, первой исчезая после уроков со своей «камчатки». Если бы не ловила на себе Сашка задумчивые, тоскливые взгляды одноклассницы весь последний год. Если бы не подколки подруг, чьего внимания эти взгляды не избежали, дела бы Сашке не было до неё. Но и странная Маша притихла в последнее время. Думала о чём-то своём, ни на кого особенно не пялясь. Волосы отпустила, на человека стала похожа. Может переросла свой бзик, а может пару нашла, как судачили злые языки.
Сашке казалось нелепым, что совсем недавно она всерьёз размышляла о никчемности собственной жизни. Как сильно всё изменилось! И как сильно изменилась она сама!
– Саш, кушать иди! – донеслось из коридора.
Мама знала, что из кухни до Сашкиной комнаты не дозовёшься, и всегда выглядывала в коридор, чтобы крикнуть... Сашкины губы разъехались в улыбке. Она захлопнула учебник и нашарила соскользнувший с ноги тапок – смешной, «зверюшечный» китайский ширпотреб. До вечера было ещё далеко, можно не торопиться.
Оно всегда приходило вечером, ровно в девять. Первое за день письмо. Сашка не помнила, в какой момент этот час стал в сутках главным. Обычно писем было два. Реже – три за вечер, но однажды они переписывались всю ночь. Говорили обо всём. Её собеседник был умным, юморным и удивительно начитанным. Иногда Сашке казалось, что знает абсолютно всё. Их переписка действительно походила на разговор – один начинал фразу, а другой тут же подхватывал. Никто и никогда не понимал её лучше, не чувствовал так тонко и так не любил. Нет, об этом её собеседник никогда не писал прямо, но любовью дышала каждая строчка, каждая буква каждого письма, и это наполняло её сердце щемящей радостью, рвущейся не то в смех, не то в сладкие слёзы. Он умел быть нежным, внимательным и бесконечно добрым. Сама того не замечая, Сашка становилась такой же.