Мама суетилась у плиты, отец сидел на своём месте у окна, вытянув усталые ноги, и сердито выговаривал кому-то по телефону:
– ...а ты Иванцова спрашивал? Кто ответственный за участок? Бардак развели!
Сашка испытала прилив неожиданной теплоты, когда мама одной рукой поставила перед отцом полную тарелку, другой – мягко, но настойчиво – потянула трубку из широкой отцовской ладони. И он покорно отдал телефон, смущённо улыбнувшись. Это было мамино правило – никаких телефонов за столом. Девочке вдруг пришло в голову, что родители друг друга любят. И любят её, Сашку, пусть и выражается эта любовь в незаметных бытовых мелочах, вот в таких улыбках, новеньких кроссовках, да кажущейся навязчивой заботе.
– Па, я решила! – выпалила вдруг Саша, сама удивившись. – Я в универ документы подам. Там подготовительные курсы есть. Я всё узнала.
Отец поперхнулся и закашлялся. Широкое лицо покраснело.
– Ну ты даешь, – просипел он, наконец, – то есть я рад, конечно. И пару звонков сделать смогу, если что, но ты уж не пролети там, с «егой» своей...
Разговор о дальнейшей учебе всплывал давно, и Сашка отмахивалась. Не хотела она больше учиться. До недавних пор. Так что папа поперхнулся неспроста. Но её рапирало от желания порадовать родителей, вот и вырвалось.
«Смешная, – писал он, – о какой работе ты говоришь? Продавщицей? Офисной крыской? Ты оглянись – мир огромный, столько в нём удивительных мест! Работать надо так, чтобы в жизни оставалось место на этот мир. Поездить, посмотреть. А ещё лучше, чтобы сама работа тебя по миру катала. Но для этого учиться надо. Обязательно. А потому, сегодня писем больше не будет. Будут учебники. Это же не у меня через шесть месяцев ЕГЭ!»
Сашка прислушалась. Она ко многому прислушивалась в его письмах. Он казался старше. Умнее. А учёба, к которой она совершенно остыла ещё в десятом, неожиданно увлекла. «Садись, Серебрякова, пять» перестало удивлять даже одноклассников, но продолжало доставлять удовольствие ей самой. Словно она, с каждой пятёркой, приближалась к началу того самого путешествия в огромный мир, которое ей обещал он.
Он, потому что Сашка не знала его имени. Не знала, где он живёт и сколько ему лет. Таковы были правила игры, и она приняла их. Поначалу – не всерьёз, полагая, что переписка не затянется, а потом – потому, что он так решил.
– Где ты живешь? – спросила она однажды.
– На Луне, Саш, ты что, забыла? Посмотри из окна, вдруг меня увидишь?
Вот и всё. Больше она не спрашивала. Просто знала, что они непременно встретятся. Тогда, когда будут готовы. Оба. Ведь Сашка и сама побаивалась этой встречи. То, что у них было – так огромно, так важно и нужно, что потерять это она просто не могла. Как бы она тогда стала жить? Сколько печальных историй о виртуальных романах, вдребезги расколоченных о твердыню реала она слышала!
Весна нагрянула рано. Резко потеплело, дожди бодро смывали с улиц остатки почерневшего снега.
«Я хочу встретиться сегодня». Письмо пришло ночью, Сашка его проспала. Совершенно не понимая, как дотянуть да вечера, она слонялась по пустой квартире, хватаясь за все дела подряд, и тут же бросая начатое. В четыре часа в дверь позвонили. Сердце ухнуло куда-то в живот, а потом подскочило прямо к горлу, мешая сделать вдох. Она даже не успела подумать, как же это может быть, чтобы он пришёл прямо вот так? К ней домой? Просто метнулась к двери...
Когда-то давно родители называли его Костиком. Вот так, мягко – Костик. Родителей больше не было, а он зачем-то остался...
Константин Рябушкин, которого иначе, как Дундук теперь никто, кроме единственной родной бабки и не звал, тяжело поднимался на свой шестой этаж. Он медленно, словно древний старикашка, переставлял чугунные ноги, цепляясь за перила, чтобы удержать равновесие. Его шатало. В горле пересохло, руки тряслись, приплясывая по перилам. Ненавистное, искорёженное давней аварией тело реагировало вбросом адреналина. Он знал, что за ним придут, но страха не испытывал, как и раскаяния. Как-будто вскрыли давний нарыв – уходила из души пульсирующая мучительная боль. Огромное облегчение наполняло его, делало невесомым, растягивало рот в счастливой безумной улыбке. Не в силах сдержаться, Константин закинул голову к ломаной изнанке лестничного марша и захохотал. В колодец пролёта ухнуло эхо и заметалось между этажами.