К несчастью, парижанам пришла мысль устроить паровой мукомольный завод на Тарасконской дороге. Что ново, то и мило! Вот и стал народ возить хлеб к мукомолам, а бедным ветряным мельницам нечего было делать. Некоторое время они пытались бороться, но пар оказался сильнее, и одна за другой они, бедненькие, все позакрывались… Не видать было больше осликов… Красавицы-мельничихи попродавали свои золотые крестики… Ни тебе муската!.. Ни тебе фарандолы!.. Сколько ни дул мистраль, крылья не двигались… И вот в один прекрасный день община решила снести все постройки и на их месте насадить виноградники и оливковые рощи.
Все же одна мельница уцелела от разгрома и продолжала мужественно вертеться назло всем мукомолам. Это была мельница деда Корниля, та самая, где мы сейчас с вами коротаем вечер.
Дед Корниль, старый мельник, до страсти любил свое ремесло, которым кормился шестьдесят лет. Неделю бегал он по деревне, мутя народ и доказывая, что Прованс собираются отравить мукою с мукомольных заводов. «Не ходите туда, — говорил он, — эти разбойники, чтобы смолоть зерно, пользуются паром — дьявольским изобретением, а на меня работают мистраль да трамонтана — это божье дыхание…» Он находил много красивых слов во славу ветряных мельниц, да только никто его не слушал.
Тогда в лютой злобе старик заперся у себя на мельнице и зажил там один, как дикий зверь. Не пожелал даже оставить при себе внучку Виветту, пятнадцатилетнюю девочку, у которой после смерти родителей никого не осталось, кроме деда. Бедняжке пришлось самой кормиться и на время жатвы, сбора коконов или маслин наниматься то на одну, то на другую ферму. А вот поди ж ты: дед как будто очень ее любил, девочку-то. Часто случалось ему пешком по солнцепеку тащиться на ферму, где она работала, чтоб повидаться с ней, а там он часами не спускал с нее глаз и плакал…
Народ думал, что старый мельник по скупости расстался с Виветтой, и осуждал его за то, что он послал внучку скитаться по фермам, где ей придется натерпеться грубостей от работников и хлебнуть горя, с малолетства живя в людях. Косились и на то, что такой уважаемый человек, как дед Корниль, который раньше себя соблюдал, ходил теперь по улицам цыган-цыганом, босой, в дырявой шапке и рваном поясе. Надо сказать, что по воскресеньям, когда он входил в церковь, нам, старикам, было за него совестно, и Корниль это прекрасно чувствовал и уже не решался садиться на скамью. Он всегда держался позади, около кропильницы, вместе с нищими.
Что-то у деда Корниля творилось непонятное. Уже давно никто в деревне не молол у него зерна, а крылья на его мельнице крутились, как и раньше… По вечерам прохожим встречался на дороге старый мельник, подгонявший своего осла, навьюченного тяжелыми мешками с мукой.
— Добрый вечер, дед Корниль! — окликали его крестьяне. — Видать, мельница-то по-старому работает?
— По-старому, детки, — отвечал дед Корниль с веселым видом. — Слава тебе господи, за работой дело не станет.
А когда его спрашивали, откуда берется столько работы, он прикладывал палец к губам и с важностью отвечал:
— Молчок! Я работаю на вывоз…
Больше из него ничего нельзя было вытянуть.
Сунуть же нос в его мельницу нечего было и думать.
Даже внучке Виветте путь туда был заказан…
Кто шел мимо, видел, что дверь всегда на запоре, огромные крылья всегда вертятся, старый осел щиплет траву на площадке, а большая тощая кошка греется на солнышке, сидя на подоконнике, и смотрит на всех злыми глазами.
Все это пахло тайной и вызывало много толков. Всяк по-своему разгадывал загадку деда Корниля. Однако шла молва, что на мельнице мешков с золотом больше, чем мешков с мукой.
В конце концов все открылось, и вот каким образом.
Играя танцевавшей молодежи на флейте, в один прекрасный день я приметил, что мой старший сын и Виветта полюбились друг другу. Сказать правду, я был доволен: ведь что там ни говори, а Корнилей у нас уважали, да и мне приятно было бы слышать, как щебечет у меня в доме такой милый воробушек, как Виветта. Наша парочка часто встречалась, вот я и решил, боясь, как бы чего не вышло, тут же уладить дело и пошел на мельницу шепнуть два слова деду… Ах, он старый колдун! Посмотрели бы вы, как он меня принял! Никак нельзя было его урезонить, чтоб открыл дверь. Я с грехом пополам, сквозь замочную скважину, втолковал ему, в чем дело, и все время, пока я говорил, его паршивая драная кошка шипела у меня над головой, словно черт какой.