Кикимора с Лешим переглянулись неуверенно: правда, знаете? Где же они?
Дети тянут руки, показывают: вон! У Зайчика! В норе у Зайчика! Марина с Зайчиком опешили, не знают, что делать. Это надо было видеть – как линяла ее улыбка, как горели глаза у детей.
Я говорю: тащите их сюда, сейчас я их морозить буду. В общем, все пошло не по сценарию.
Дети бросились на сцену, обхватили Снегурочку, притащили ко мне. Щипали их по дороге, конечно. Одна девочка-бабочка ей булавку в ладонь вколола, та аж взвизгнула. Смешно получилось. Мальчик в ковбойском костюмчике махал кнутом. Потом другой, в костюме волка, принялся кусаться, укусил Зайчика за попу, представь! Сплошная куча-мала. Я их заморозил, поднял молоток, чтобы расколотить ледышки вдребезги.
– Заморозил? – она приблизила губы к моей щеке, спустилась к шее. Я чувствовал ее шоколадное дыхание, видел накрашенные пурпуром веки.
– Практически. Можно сказать. Только Зайчика. Но тут прибежал Дед Мороз, встал великаном посреди толпы малышей, взмахнул посохом, как заорет: ТИХО ВСЕ! Понятно, они замолчали – Дед Мороз же, у него подарки в мешке. Он направил на меня посох и велел мне растаять. Совершенно нелогичное действие. Мороз – и приказывает таять.
Но пришлось слушаться – он главный, он подарки принес. Маленькие паршивцы тут же к нему переметнулись.
– Жаль, – отодвинулась Катя. – Дети сказали, заморозить и расколотить, надо было заморозить. И расколотить молотком. Пусть осознают последствия своих решений. Вообще-то, я считаю, Зайчик – существо куда более опасное для общества, чем Кикимора. Мое личное имхо.
– Ты совершенно права. Абсолютно. Дети вообще все точно понимают. Под конец Дед Мороз у них еще спросил: простим Лешего с Кикиморой? Тоже на жалость давил. А дети, дружно, решительно: НЕТ! Он тоже завис, говорит, и что же с ними сделаем? Половина кричит: заморозить! Другая: растопить! Он воспользовался ситуацией: значит, говорит, и заморозим, и растопим. То есть оставим, как есть. С Новым годом! Елочка, зажгись! Всем спасибо, все свободны. Теперь начнутся танцы.
Взяли детей за руки, пошли хороводом. Музыка играет, пух летит. Подарки всем раздали. Елочка зажглась, все дела.
Марина сидит в углу, рыдает. Младенец как начал вопить, так не останавливается, она на него внимания не обращает. Ирка с Вадиком подошли, Кикимора с Лешим, утешают ее. Вадик говорит: чего ты переживаешь? Ну что тут такого удивительного, чтобы переживать! Ты думаешь, они за вестью пришли? Они пришли за шоколадными подарками. Расслабься, они не услышат весть, даже если она будет скакать чечетку у них перед глазами. Нет в них ни страха, ни жалости. Ирка поддакивает: да кого тут прощать? Ты их видела? Простила бы? Нет причин прощать Кикимору с Лешим. Маринка сидит, ревет, совсем заходится. Наконец вытерла слезы, укутала младенца, в коляску его – и наружу.
За окном валил снег. Мы смотрели в белизну, сгущающуюся темнотой, тишиной, тьмой. Белый пух кружил в воздухе. Я забыл сказать ей, что Зайчика я все же расколотил на мелкие осколки, на мелкие, мелкие снежные пылинки, они крутились в воздухе, засыпая землю. На полу на сцене и в зале остались только его записки, его шпаргалки, без которых он не решался выходить перед зрителями. На клочках бумаги, таких крошечных, что едва можно было разобрать буквы, было написано одно слово: «милости».
За пределами этого неба, там, где не было ни снега, ни стекла, ни страха, женщина катила коляску с плачущим малышом. Не плачь, наклонилась она к ребенку, не плачь, ангелы не умирают.
Мы глядели в окно. Там была тьма.
Письмо пятое
«моя подруга подобрала на улице ангела…»