Я высказала ей все это, пока она выглядывала из окна спальни. Но мама постаралась отделаться шуткой. «Первый том моей жизни распродан и больше не переиздавался», — любит она повторять.
Но в этот раз я не сдалась и продолжала давить. Сожаления? Призраки? Раньше я от нее ничего подобного не слышала.
— Почему ты не желаешь говорить о нем? — спросила я. — Что в нем такого отвратительного, что ты хочешь стереть его из своей памяти?
Я думала, что мама начнет метаться и заламывать руки, но она, наоборот, замерла.
— Я никогда не прощу его, — наконец произнесла она. — Но буду помнить ради нас обеих. — Ее глаза горели, когда она ушла.
Мне слышно, как мама гремит на кухне посудой. Попытка приготовить что-нибудь — это (к сожалению) ее способ извиняться. Уж не знаю, что она затеяла, но пахнет ужасно. Даже не хочу гадать, какие овощи она сейчас портит.
Пожалуй, пора спуститься и попросить прощения за то, что назвала ее глупой. За то, что начала эту ссору. За то, что вообще заставляю ее рассказать об отце, о сожалениях, о призраках. Я знаю, мама желает мне добра, устала и элементарно скучает без меня. Она старается. Я действительно дорожу временем, которое мы прожили вместе.
Может, уговорю ее выйти прогуляться. До заката еще пара часов. Мы можем дойти до Холируд-парка, побродить среди зарослей утесника. Поболтать ни о чем конкретном. А может, сейчас она как раз захочет говорить. Не знаю…
О боже мой, Пол, я уже и не помню, о чем хотела тебе написать. Сейчас случилось нечто невероятное. Я услышала гул самолетов и только успела спрятать под блузку блокнот, как рядом взорвалась бомба. Мама писала о воздушных налетах и бомбардировщиках, но я и вообразить не могла, что это такое на самом деле. Знаю, для тебя все иначе: ты провел уже немало ночей, разорванных самолетами и сиренами. Но для меня… Бомба? На улице, где я девочкой прыгала со скакалкой?
Я видела, как она падает… Она врезалась прямо в тротуар. Я нырнула за мансарду как раз вовремя. Все засыпало камнями и пылью. Только что на улице была мостовая, и вот уже там дымящаяся яма. Не знаю, как я удержала равновесие и не свалилась с крыши от ударной волны. Все случилось очень быстро, даже сирены не было.
Первая мысль о маме. Окно спальни разбилось, оттуда не доносилось ни звука. Я позвала ее. Мне было не пролезть в комнату, так как в раме торчали осколки стекла. Внутри все было вверх дном. Кровать отбросило к дальней стене, ночной столик опрокинулся. Булыжник с мостовой, залетевший в окно по идеальной траектории, пробил стенную панель. Из дыры в стене высыпались какие-то бумажные листки.
Я опять окликнула маму и потом увидела ее в тени у двери. Она медленно шагнула внутрь, отодвинув синим атласным шлепанцем бумаги. Но к окну не пошла, а осталась стоять там и смотреть на проломленную стену и бумажный снегопад.
Дотянувшись рукой до шторы затемнения, я сорвала ее, обмотала тканью ладонь и очистила подоконник от стекла, чтобы пробраться внутрь.
Мама по-прежнему молчала. Она упала на колени и подхватила охапку листков. Я наклонилась и подобрала одну страницу. Это было письмо, пожелтевшее и смятое, адресованное кому-то по имени Сью. И ты знаешь, Пол, оно как будто написано тобой, и поэтому я цитирую его здесь.
Чикаго, Иллинойс, США
31 октября 1915 года
Дорогая Сью!
Знаю, ты сердишься. Пожалуйста, не надо. Даже если оставить разговоры о «долге» и «патриотизме» в стороне, неужели ты правда думаешь, что я смог бы отказаться от такого захватывающего приключения?
Моя мать бродит по дому с красными глазами и всхлипывает. Отец по-прежнему не разговаривает со мной. И тем не менее я чувствую, что поступаю правильно. У меня ничего не вышло в колледже, ничего не вышло с работой. Черт, даже с Ларой не получилось. Я уже начал думать, что в мире нет места человеку, чье наивысшее достижение сводится к мешку с белками. До сих пор никому не потребовались моя удаль и импульсивность. Сью, ты же понимаешь, это дело мне подходит. Ты всегда знала, что хорошо для меня, еще до того, как я это сам осознавал. И сейчас ты знаешь: это хорошо.
Я выезжаю в Нью-Йорк уже завтра, поэтому пришлось попросить маму отослать это письмо. Когда ты станешь читать его, я буду на корабле где-то посреди Атлантики. Плыть на судне «Французской линии» было бы дешевле, но мы с Харри направляемся в Англию. Его там ждет Минна. А я… У меня есть ты. Словно рыцари прошлого, мы не можем пойти в бой, не получив от наших прекрасных дам символ их любви.