Старшеклассники собираются славно провести выпускной вечер. Одной из наших особенностей будет «Танец на ужине». Мы пригласим девушек, и между блюдами они будут исполнять трюки в кабаре между столами. Также будет программа «Плеймейкеры» и трюк для старшекурсников, над которым я сейчас работаю.
Я читал о Лос-анджелесском увлечении движущимися картинками от таких непогрешимых авторитетов, как «Saturday Evening Post» и другие, но это мой первый опыт общения с молодой леди, которая была загипнотизирована или, как бы это сказать, Лос-анджелесизирована? Не подписывай, пожалуйста, контракт меньше чем на тысячу долларов в неделю. Прочитав «Пост», я уверен, что даже купальщицы получают столько.
Приятно знать, что ты скучала по мне. Я тоже скучаю по тебе и знаю, что это лето лишь воспоминания о тех коротких днях, что я провел с тобой в Эшвилле. Я могу только надеяться, что время и пространство (а их, как я полагаю, около трех тысяч миль) будут щедры ко мне и мы скоро встретимся на том прекрасном берегу (Лос-Анджелеса, конечно, если он на берегу; если нет, то мы переплывем океан).
Джулии Элизабет Вулф
[Первая страница этого письма утеряна]
Сентябрь, 1920 года
Теперь, глупый или упрямый, как тебе угодно, я должен сделать или погубить себя с этого момента по собственному желанию. Ты можешь считать меня очень глупым, очень неразумным, если я не приму предложение Бингхэма [Том, незадолго до окончания университета Северной Каролины, был приглашен полковником Робертом Бингхэмом в университет преподавать в Школе Бингема, военной академии в Эшвилле, штат Северная Каролина], и вернусь домой, чтобы преподавать. Но позволь мне нарисовать тебе картину возможного будущего. «Ты можешь писать и преподавать» – скажешь ты. Да, да, как прекрасно, как обнадеживающе все это. Через десять, пятнадцать лет, я буду кислым, диспепсическим педантом из маленького городка, силы моей молодости забыты или регрессировали – горьким, угрюмым, обвиняющим всех, кроме себя, в том, что могло бы быть. Самое ужасное в большинстве людей – это их осторожность: ползучая, жалкая теория «птичка в руке».
Надежность нынешней работы с ее безопасной зарплатой гораздо лучше, чем неопределенное обещание будущей славы! Неважно, убьешь ли ты свою душу, свой огонь, свой талант – ты можешь играть в безопасную игру и при этом жить. Жить! Два или три месяца назад, кажется, я был еще мальчиком. Жизнь приобрела некий золотой оттенок. Она была желанной и славной. В определенном смысле все изменилось. Я расскажу тебе, что произошло, и не для того, чтобы взывать к твоим эмоциям или сочувствию. Это уже в прошлом. В поезде по пути сюда я сильно простудился, и после приезда болезнь усилилась Болезнь проникла в мою грудь, и неделю или две назад я начал кашлять – сначала кашель был сухой, потом дребезжащий, раздирающий кашель, полный мокроты. Я забеспокоился. У меня болело правое легкое. Конечно, мне приходилось бывать на улице в любую погоду, и это не помогало мне вылечиться. Однажды ночью я начал кашлять в своей комнате, и приложил ко рту носовой платок. Когда я посмотрел на его, на нем было маленькое пятнышко крови. Меня передернуло от ужаса, и я постарался не думать об этом. В дальнейшем, когда я кашлял, я держал рот закрытым. По ночам я глотал мазь от пневмонии в огромных шариках и растирал ею грудь. Я пил капли от кашля. Простуда прошла, кашель утих, а сейчас и вовсе исчез, и болезненность в легких прошла. Но не это главное; когда это случилось – что, думаю, мало что значило, – я думал больше всего и видел медленное, но верное продвижение старого скелета с косой, видел верное разрушение – стирание моих снов, моей поэзии и меня самого, – и я не мог с этим смириться. А потом, почти чудесным образом, я успокоился, мой разум прояснился, и прежний страх покинул меня. Я продолжал думать о словах Сократа, сказанных перед тем, как его предали смерти: «Ибо я надеялся, что в час опасности не буду виновен ни в чем обычном или подлом», – эти слова придали мне мужества и надежды. Теперь, я чувствую, что могу идти дальше более твердым шагом и с более решительным сердцем. В моих убеждениях появился новый фатализм, я чувствую себя готовым ко всему, что может произойти, но, тем не менее, что бы это ни было, я хочу выразить себя до последней капли. Я чувствую себя сильным, выгляжу здоровым, у меня хороший аппетит, и с тех пор, как закончилась работа, я долго спал. Вчера я взвесился, и вместе с шинелью мой вес превысил 200 фунтов (90 килограмм). Так что если во мне и есть больное или испорченное место, я чувствую, что остальная часть меня – сильная и здоровая – должна быть в состоянии его унять. И если это верно в отношении моей жизни, то почему бы не сделать это и здесь. Если в моей жизни есть больное или испорченное место, почему бы остальной части меня – той части меня, которая питалась поэзией, вечной трагедией и красотой, – не стереть старые пятна и потрепанные шрамы. Я не буду больше обращаться к тебе за помощью; сомневаюсь, что кто-то, кроме меня самого, может помочь мне сейчас. Будь уверена, что я про всех помню, но я выбрал – или Бог выбрал – одинокую дорогу для моего путешествия – дорогу, по крайней мере, довольно далекую от шоссе, и даже лучшие из людей – те, кто любит меня, а я верю, что таких немного, – могут сочувствовать мне, но мало что понимают. Всё, что ты сделала, я запомню навсегда. Как ты можешь сомневаться, что я когда-либо забывал об этом, но не напоминай мне об этом слишком часто теперь.