Возможно, в интересах самого же Рамсея научиться себя ограничивать. Здравый смысл подсказывает ему, что в данной ситуации лишь умение ограничить себя чем-то одним способно принести хорошие плоды. Но вселившийся в него демон не дает доводам разума взять верх.
Как Вы, наверное, уже догадались, в этот образ я вложил немало личного. Не следует, однако, полностью отождествлять меня с Рамсеем. Я хотел изобразить человека, страдающего не столько от отсутствия сил, сколько от их переизбытка. Такова ирония обстоятельств. Давайте сравним Кольриджа и Вордсворта. Кольридж был наделен более глубоким и многогранным талантом. Но именно в этом-то и заключалась его беда. Блистательное начало «Кристабель» и «Сказание о Старом мореходе» он написал еще юношей затем так и не получило продолжения, его беспокойный гений пробовал себя то в поэзии, то в науке, то в философии. Снова и снова выбирая новое направление, Кольридж всякий раз останавливался на полдороге. Что же касается Вордсворта, то, обладая дарованием хоть и не столь разносторонним, но ровным и целенаправленным, он на всю жизнь сохранил приверженность определенному кругу поэтических тем и делал то, что у него хорошо получалось. И не стану отрицать из них двоих Вордсворт (если судить по написанному) более крупный поэт.
Или возьмите хотя бы Леонардо, который уделял так мало времени живописи, потому что строил каналы, изучал, как летают птицы, и мечтал о полетах человека, был инженером, геологом, астрономом, физиком и так далее.
[на этом письмо обрывается]
Пьеса, о которой идет речь в следующем письме, вероятно, была одной из шести, о написании которых Вулф думал в начале осени 1922 года.
Джорджу Пирсу Бейкеру
[Кембридж, штат Массачусетс]
[осень, 1922?]
Сэр:
Фигура, вокруг которой вращается эта пьеса, наведет тех, кто знает ее, на мысль о Джонатане Свифте. Но я хочу пояснить, что это не биографическая пьеса. Свифт ответственен за [нее] – это правда, но из его персонажа я сделал свою собственную пьесу. Прочитав недавно «Свифта» Лесли Стивена, я был поражен его огромной человечностью. Перед нами действительно дикий мизантроп. Он относится к людям не с благородным или терпеливым презрением Альцеста, а с ужасной ненавистью: он обрушивает на них испепеляющий огонь непревзойденного сатирического таланта. Но когда я говорю, что он ненавидел людей, я имею в виду ту твердую холодную массу, из которой состоит мир.
Потрясающая антитеза возникает, когда мы рассматриваем удивительную любовь и преданность Свифта к своим друзьям; его крайнюю скупость, которую он практикует, чтобы быть более щедрым к друзьям и иждивенцам. Подумайте о патетическом контрасте этого мрачного, горького старика, который, тем не менее, с почти женским страхом и трепетом держит письмо от больного друга нераспечатанным в течение пяти дней, потому что боится плохих новостей: или о горе, которое он скрывает под суровостью, при смерти друга, когда он говорит нам никогда не выбирать больного или слабого человека в друзья, потому что опасность и беспокойство при их потере так велики.
[на этом письмо обрывается]
Следующий короткий фрагмент, очевидно, является частью письма, которое Вулф представил профессору Бейкеру вместе с пьесой под названием «Люди». Вероятно, это одна из шести пьес, которые он начал писать осенью 1922 года.
Джорджу Пирсу Бейкеру
[Кембридж, Массачусетс]
[осень, 1922]
Дорогой профессор Бейкер:
В этой пьесе я надеюсь воплотить некоторые идеи, которые роились в моем сознании относительно вечной войны, которая ведется между индивидуумом и обществом. Вымысел, который я придумал для драматизации этих идей, достаточно очевиден, как мне кажется, уже в первой сцене. Остальную часть пьесы я набросаю вкратце так: в сцене II мы видим ярмарку и народ, который является своего рода хором в пьесе. В различных шатрах и киосках, под видом «балаганщиков» и глашатаев, я предлагаю поочередно показать…