ПРОЗА / НОВЕЛЛЫ
ДВА БИЛЕТА В ПЯТНАДЦАТОМ РЯДУ
Апрель. Солнце слепит глаза. Воздух, согретый его лучами, сладок. Наперебой щебечут воробьи, и многоголосый хор путает мысли. С трудом узнаю улицу, по которой иду…
Площадка перед кинотеатром усыпана ребятишками. Бегают, прыгают, визжат. Порозовевшие лица сияют от восторга. Папы и мамы стоят в стороне, иногда покрикивают на малышей.
Занимаю очередь у кассы, а взгляд так и не могу оторвать от мелькающего перед глазами пёстрого мира детских шапочек и взлохмаченных головок. «И моя сейчас, наверное, так вот носится, – думаю и не замечаю, что улыбнулся. – Красивая она у меня».
«А может, и не носится? – ловлю себя на мысли и чувствую, как беспокойно начинает биться сердце. – Возможно, больна? Упала и разбила коленку? Сидит сейчас у окошка, а по щекам – солёные бусинки слёз.
Сердце уже не просто стучит – начинаю нервничать. Первый признак – покусываю усы.
- Молодой человек, – подталкивают сзади, – вы будете брать билет?
- Да, да, – говорю кому-то растерянно и подаю деньги в окошко. – Два билета, пожалуйста, крайние места в пятнадцатом ряду…
В дверях фойе останавливает контролёр:
- Молодой человек, а второй с вами кто?
В недоумении смотрю на женщину.
- Второй с вами кто? – повторяет она свой вопрос.
Женщина улыбается. Я улыбаюсь ей…
Зрительный зал полон. Прохожу в пятнадцатый ряд, усаживаюсь на крайнее – «28» место. По привычке кладу руку на спинку кресла «27» – и обнимаю пустоту. Никак не реагирую на вопрошающие взгляды от стены – и ниже меня, и выше стоят на проходе люди.
Уставившись в пол, стараюсь ни о чём не думать.
- Место с вами свободно? – вдруг слышу у себя над головой.
Не спешу ответить. Как жесток этот вопрос?
Я поднимаю глаза.
- Место с вами свободно? – спрашивает девушка.
- Ушла… то ли отвечаю, то ли жалуюсь ей.
- Так она вернётся? – уточняет она.
Я встаю. Я признаюсь ей. Одной:
- Нет. Она никогда не вернётся.
И направляюсь к выходу.
Гаснет свет…
(1985 г.)
У ВЕЧНОГО ОГНЯ
Как-то вечером, когда осень хозяйничала на опустевших улицах, мы вчетвером долго гуляли по городу. Ленька с Настей шли впереди, я с Ириной – чуть сзади. Неторопливо пересекая улицу за улицей, поддерживали негромкий разговор, шутили.
Хулиганил ветер. Он то громко хлопал во дворах подъездными дверьми, то, запутавшись в ветвях тополей, озлобленно свистел, взлохмачивал нам волосы, подхватывал с земли листву, кружил её над головами и, поиграв, бросал под ноги. …Но было сыро, и мы изрядно продрогли.
- А давайте разведём костёр! – предложила Ирина.
Эту идею в один голос одобрили Ленька с Настей. И тут меня осенило…
Сквер, заложенный в память воинов, не вернувшихся с фронтов Великой Отечественной войны, встретил наш тишиной. Свет фонарей серебрил голубые ели. Обнажённые берёзки жались друг к другу, бросая на землю тонкие тени. Лестничный ряд гранитных ступеней поднял нас к Вечному огню. Мы дружно протянули к нему руки. Огонь обласкал нас свои теплом, осветил заострённые от холода лица.
- Во, здорово! – воскликнула Настя, потирая руки. – Тепло-то как!
…Шаги приближавшегося к нам человека мы услышали не сразу. Это был старик.
- Это хорошо, детки мои, – сказал он, – что вы не забываете павших…
Старик не договорил – захлестнул кашель. Откашлявшись, хотел было продолжить, но его опередила Настя:
- Дед, шёл бы ты к своей бабке! А то – детки, приходите, не забываете… Замёрзли мы и греемся. Не видишь, что ли?
- Настя! – одёрнула Ирина.
- Да ну его, - отмахнулась та.
…Уже из темноты к нам долетел осторожный голос старика:
- А бабка моя погибла и похоронена здесь, где ты сейчас стоишь, дочка. Я ведь, собственно говоря, к ней и пришёл… – Слышно было, как старик, спускаясь по ступеням, остановился: – А вы погрейтесь, погрейтесь, детки, коль замёрзли. Я подожду.
Гнетущую паузу напряжённого молчания первым нарушил Ленька:
- Пошли, – сухо и раздражённо бросил он в сторону Насти. – По-моему, кое-кто уже перегрелся!
Настя стояла, виновато покусывая губы…
- Не хотела я его обидеть… Пошутила, – оправдывалась она на ходу. Ну что вы, ребята?! Я ведь для настроения…
К сожалению, хорошее настроение, так долго не покидавшее нас в этот вечер, напрочь улетучилось. Вскоре мы расстались. Непривычно рано и молча разошлись по домам, точно перед этим наговорили друг другу гадостей.
Встретились на следующий день. Настя не пришла.
- Мальчики, пойдёмте в сквер, – несмело предложила Ирина. – Может быть, увидим того старика и извинимся за Настю.
- Да и мы тоже хороши, – угрюмо заявил Ленька. – Пойдём, конечно, вдруг он и в самом деле придёт.
…Подходя к скверу, мы заметили, что у Вечного огня стоят двое. Не сговариваясь, ускорили шаг и чуть ли не бежали по аллее Славы. Поднявшись по ступеням, мы остановились, веря и не веря своим глазам: это были Настя и уже знакомый нам старик. Настя виновато улыбалась и прятала за спиной букет белых астр.
(1985 г.)
РАССВЕТА
Акварель догорающей зари, замшелые склоны гор в дымке тускнеющего неба, журчание речки Стрий, уползающей медянкой в подслеповатую даль, – Карпаты! Они печальны в своей вечерней красоте.
Охапка свежескошенного сена, душистое ложе из мягких, густых трав да лоскут звёздного неба над головой – вот и весь мой скарб для ночлега. Лежу час, другой в обнимку с притихшей долиной. Не могу уснуть. «Эй, бродяга-ветер, не знаешь, зачем я здесь? Ну, что же ты… я жду!» «У-у-у… – запоздало отвечает ветер, – у-у-у…». Попробуй-ка, пойми немого!
Ежевичной кабаньей тропой, пугливыми шорохами и приглушенным визгом пробирается в колючей густеющей тьме полночь. Искорками бенгальских огней тлеют и дымятся звезды. Молодая луна зависла платиновой серьгой, манит и волнует. Как здорово! Как хорошо и тревожно мне в этот полуночный час! Ах, ночь-цыганка! Какой упоительно сладкий воздух в твоих безграничных, растаявших во тьме просторах. Но что задумала ты, звездоокая колдунья? Молчит, разве ж она скажет…
…Ранее утро взволновано дышит в лицо речной прохладой. Бежево-синий туман стелется у самой земли, сквозит из-за копны щекотливо моросящей сыростью. Новый день уже алеет в хрустальных водах Стрия, почти прозрачна розовеющая даль. Громче голоса птиц, звонче и понятней солнцеликое пробуждение земли.
Жаль: коротка ночь. Но как покоен и живителен сон в этих краях. «Ах-ах! – насмешничает дерзкая чубатая птаха, – Ах-ах!».
Румянит ягоды калины робкий трепетный блик. Солнце! Вон оно – прячется за вершинами гор. Ну, смелее, смелее, шугани оскалившийся в смоляные гуще леса сырой уползающий мрак.
И – о, чудо: солнце послушно зажигает леса, проливает все цвета радуги на молчаливую гладь долины. Но что это – я не верю свои глазам: юный девичий лик озаряется ореолом. Пламя волос… Влажная позолота губ… Улыбка?! Нет, этого не может быть. Но глаза! Ах, какие глаза: как выразительны, как нежны под голубеющей сенью ресниц. Постой, постой…, разве могут быть у солнца такие глаза? Разве могут смотреть они вот так, свысока, и властно и умолительно? «Это любовь, это любовь!.. – восторженно шепчет в груди сердце, - это твоя последняя любовь…». И я ему верю.
- Ты кто? – спрашиваю видение, едва дыша.
- Рассвета, – слышу далёкий, как из детства голос.
- Рассвета? Значит, это ты увела меня в ночь?
Рассвета смеётся. Она закрывает глаза – и на палитру долины ложится густая тень. Видение исчезает. «Погоди!», в отчаянии кричу я, – не покидай меня, Рассвета! Рассвета! Рассвета-а-а!». «Эта! Эта! Эта!», – накатывается со всех сторон эхо.