Так ясно: до сего дня я был в мутном безвкусном желе, кубик которого трепыхается еще какое-то время на ложечке. А теперь сызнова оживал: начинал дышать, кашлять, ощущать прикосновения. В некотором смысле я заново родился: приобрел новые свойства, эмоции, мысли и зрение. Что-то радостное безо всякого предупреждения брало меня за горло, так что я пречудеснейшим образом задыхался. И от этого мои опасения мельчали. Я был во власти новой силы, или сам был ее источником – не разобрать.
Мысли были хороши. В том смысле, что ни одна не несла ничего темного и печального. Мою душу посещали размышления. Я думал обо всем, обращаясь духом в свободного философа (только духом, ибо настоящего смысла и истины в моих рассуждениях все же не доставало). Но эта приподнятость и ясность в голове давали мне надежду и основание верить, что я становлюсь мудрецом, которому эта самая истина приоткрылась самым своим краешком, которого, однако, уже довольно обычному смертному. Видящий истину, особенно в первый момент, начинает ощущать вокруг себя творящееся волшебство. Я думал о верности людей друг другу, о цветах, пытаясь разобраться в оттенках; о футбольных стратегиях, о смысле искусств и о новой музыке; мне хотелось нарисовать картину; я томительно вглядывался в высшие непостижимые силы; я думал о сверхчеловеке; о личностной психологии и природе – собственной и чужой; я пытался припоминать будущее… Да, мне казалось, что я прикасаюсь к мудрости. Именно так мне казалось. А временами я, наоборот, предавался спокойному созерцанию себя или того, что случается рядом, – при таком состоянии душа вполне ощущает себя, но совершенно не тратит собственных сил.
Тогда мне очень ясно однажды представилась мысль о том, что гениальным может быть каждый. Вернее сказать, для этого обстоятельства у каждого есть возможность, но большинство не пользуется ее. Всякому дано такое право, но почти всякий из этих всяких на это не решается, не верит в такую вероятность. Не допускает этого права или не выносит его даже в зачатке. Мне ясно представилась та сложность, которая встает на пути всякого идущего, ищущего и ожидающего. Однако я так же ясно утвердился в том, что гений есть избранный, исключительность которого, по большей части, именно в его вере и младенческом восприятии. А говоря напрямую, именно тогда я задумался о задатках собственной исключительности. И в то же примерно время, в один из затянувшихся в тихую ночь вечеров, я даже написал сказку, о которой, быть может, при случае скажу позднее.
Я как-то я поймал себя на том, что завидую написавшему о путнике, который, сев отдохнуть под деревом, обнаружил, что дерево исполняет все его желания. До такой степени все, что когда путешественник, насытившись, напившись и отдохнув, предположил мысленно приближение холодной ночи – сгустились тучи, потемнело, и пошел дождь. А когда промокший он, торопливо собираясь, подумал, что земля эта колдовская, и что здесь могут, чего доброго, водиться злые демоны, которые захотят его гибели, – в один миг появились демоны и, вот дерьмо, разорвали его.
Мне бы породить такое!
Потому что однажды все разом прекратилось.
Мои невольные планы о том, как все должно быть – разом окаменели, а сам я отчетливо понял, что ничего ровным счетом не знаю.
Я был потрясен и даже напуган. Сбитый, как птица, обескураженный, я впервые за эти несколько недель не знал, как следует поступать.
«Вот оно!» – словно подошел к обрыву и посмотрел вниз.
“Неужели ей все надоело, и она разочаровалась?!…” – думал я, лихорадочно отыскивая в себе ошибки. Я представлялся себе царедворцем, потерявшим власть. Я ощущал объятия огромной неудачи. Я не мог поверить! Я почувствовал себя сиротой. Вся эта мгновенность была как выстрел, после которого я медленно мучился от причиненной раны – в духоте, брошенный, позабытый. Нелюбовь вязалась с любовью. Признаки последней все еще были неоспоримы и сильны, но первая – была налицо и явно. Однако я недостаточно ясен.
Лена неимоверно быстро охладела ко мне. В какие-то день-два я стал в тягость. Неинтересен. Мои взгляды повисали зря. Тени моих слов больше не имели никакой силы и смысла. И вообще мне давали понять, что мои представления о нас с Леной – ошибочны. Так неужели, думал я, я все предвосхитил!? Слишком зашел вперед? А все это – способ расстаться. Но ведь мы только-только сближались еще! В чем скрывается причина!?