В коридорах и на кухнях была тишина. Она бережно стерегла мой покой, позволяя мне иной раз часами не выходить из собственных занятий и мыслей. В конечном итоге тишина словно бы проникла и в меня – в неторопливое, зарастающее плотью создание.
Оставалась неделя без малого до начала семестра, до первых занятий. Я, расстелив газету на столе, достал темно-зеленый учебник, тетрадь чужих, подаренных знакомой конспектов, ибо своих было ну совершенно недостаточно; и стопку старательно скрепленных ксерокопий – лекции по иммунологии. Той же знакомой.
Иммунология была наука в науке, государство в государстве, столица-крепость вражеской территории, которую невозможно обойти. Лекции по ней обновлялись и могли координально меняться каждый учебный курс. Моей редакции было три или четыре года – срок почти чудовищный, если хоть немножко не повезет с экзаменационным вопросом.
Сев, я стал размышлять о стратегиях своей подготовки, об устаревших лоцманских картах. Был поздний вечер. Я раскрыл вопросы, отметил первые пять кружком и начал с шестого, но через минуты три вышел курить…
Временами я разговаривал с ней, временами с собой. Не вслух, но отчетливо. Естественно: я не мог объяснить ей многих в себе вещей, своей теории, которая, казалось, сама себя изживала и вот уже была совершенно не видна. Какого-то жеста моего она не перенесла, в том смысле, что не примирилась или обманулась. Или я видел мир по-другому. И несомненным было, что я все же сбит с толку и ясного ответа нет, в отличие от невидимых, однако выставленных пределов.
Вина моя перетекала то в грустный гипноз и опустошенность, то обратно в саму себя. И такое состояние в естественности своей длилось, причиняя страдание, и мысль об упущенном томилась, изнывая под ребрами, словно бы я наглотался стеклянных шариков. Ласковое прикосновение ветерка к открытой ране, хоть трижды майского, заставит кого угодно замереть. Мне приходили в голову и вовсе отвлеченные мысли. Я, помимо прочего, думал над тем, что Иисус Христос очень боялся креста, панически. И если бы имел такую возможность, то бежал бы. Но что-то его держало, не Бог. Представляю, как он рыдал, когда никого рядом не было. А еще он был астеником, а значит не переносил боли.
В моей крови яд. Кровь замедляется и превращается в тромбы. Она не может поглощать из окружающего воздуха кислород, и от того у нее появляется дурной запах. По-видимому, я все же болен…
Она мне снилась. И отвечала во сне во всем так, как мне надо. И каждый раз еще до самого пробуждения налетал недобрый ветер, как цветущая зеленью вода, и я, захлебываясь, снова вдыхал неудачу и досаду. Каково было каждый раз мое разочарование!
В обед следующего дня я нашел в почтовых ячейках письмо для нее. От какой-то Валентины. Ужасно захотелось его вскрыть, и я, глянув в сторону вахты, забрал письмо с собой. Но потом решил, что верну его завтра и не открою. Так и носил его, согнутое поперек, в кармане все время, пока был в городе.
Вообще я все явственнее стал думать о том, как снова напишу ей. Почему бы не войти одним и тем же ходом дважды? Правда, природа этих писем разная.
Я специально отправился утром в долгий морозный путь. С одной лишь целью – купить подходящую открытку. Я решил начать именно с этого. Чтобы вложить ее как мое извинение, а вернее как символ того, что я хочу к ней. Заходя в большинство магазинов, где были открытки, я заранее знал, что ничего не куплю. Так, читал и просматривал книжки. Но в конце концов выбрал.
Львенка. Нежного светло-синего цвета. Совсем еще маленький он держится лапами за земной шар, словно выглядывает из-за него, а над самой его макушкой горит ярко-желтая звезда, по всей вероятности, солнце. Под всем этим – другой львенок, чуть старше (это сразу было заметно при сравнении их физиономий), уже обычного, львиного цвета; который большими карими глазами смотрит куда-то вверх, умудряясь при этом совершенно не касаться взглядом всего того, что было так или иначе на этой картинке. И все это на фоне черного звездного неба и проходящей позади туманности. А-ля компьютерная картинка, составленная из картинок; нагромождение никак и ничем не связанных вещей – встречающийся грех компьютерных творцов. От глядения на все эти радужные озера с их глупыми водопадами и вылетающими дельфинами, от созерцания утренних восходов над сказочными голубоватыми городами, от девушек в позе лотоса, невесомых и красивых, хранящих в открытых ладонях водно-огненные стихии – появляется тоска. Мои львята не оказались исключением. И какого черта я их купил, спрашивается! Впрочем, первое впечатление от открытки – вполне сносное, этого достаточно.