Потом завис на час в компьютерном клубе, после – накупил полный пакет газет, сладкого и фруктов – не переставая курить так часто, как вспоминал о сигаретах. Встретил по пути обратно в общежитие знакомого, на вахте снял со стекла неровный бумажный квадратик с «будут звонить», моей фамилией и временем, когда позвонят родители; открыл комнату, включил телевизор и стал поедать бананы, один за другим, минут десять спустя только поставил чайник и воду для пельменей.
Привычное отравление от сигарет. Необходимость готовиться к экзамену. Все же я вначале стал читать «Преступление», между делом, думая о письме, которое напишу. Адресованный Лене конверт я, все-таки не удержавшись, вскрыл, однако письмо оказалось скучным, так что я его, еще раз пересмотрев, мелко изорвал и выбросил. Мама будет звонить, и следует быть у вахты в десять часов. Слушать, что она говорит, оправдываться и немного врать – не хотелось. Главное сейчас сдать экзамен – получить билет в волшебную страну…
Уже было почти семь часов, когда я оторвался от книги и принялся за микробиологию. По понятным причинам я не мог еще знать, что сдам экзамен и потому сильно волновался. Постепенно втягивался в новую суть, рисовал на листах схемы по памяти, вникал; иногда листал обратно, когда микробные латинские тельца кружились и спутывались крохотными ножками и ресничками друг с другом, чтобы хоть сколько-то призвать их к порядку, вернуть на место.
Между делом я вспомнил, как однажды отменили анатомический госэкзамен, по причине смерти профессора. Студенты пришли к аудитории возбужденные, бледные, все почти как один не спавшие, держа в руках толстые одинаковые учебники и тяжелые атласы с торчавшими из них тетрадными корешками, все продолжая повторять, сбившись близко к друг другу в тесном коридоре. Однако в назначенное время экзамен не начался, и только через час с лишним лаборант объявила, что умер от приступа профессор, экзамена не будет. Белые дьяволята в халатах и шапочках спускались к раздобревшему от их одежды гардеробу несколько растерянные, молчаливые, но почти все с облегчением, которого в глубине души стыдились. Наверняка же был хоть один среди них тот, самый потрясенный, чье желание, которое он обронил, так исполнилось.
После четырех-пяти микробных жизнеописаний я ушел играть в теннис, хотелось размяться. Последние партии никто не мог меня одолеть, мне везло, получались красивые удары и только почти в десять я ушел сам, непобежденным, чувствуя под плотной рубахой жар. Попил воды, снова захлопнул комнату и спустился на вахту.
Вахтер – худая женщина лет сорока с постаревшим не по возрасту лицом и пронзительным голосом – поднимала желтую трубку телефона, привставала и как можно громче называла фамилию. Потом протягивала сквозь низкое окошко трубку и кто-нибудь начинал говорить, теребя растянувшиеся завитки черного провода.
То и дело хлопала дверь. Оставались я и три девушки. И еще одна теперь разговаривала. Сколько ждать – непонятно. Я стоял напротив входа, у стены, и иногда вскользь смотрел на то, как она играет тапком; и слушал от нечего делать, как и о чем она говорит. Следующий звонок снова был не мой, и я снова стал слушать, решив про себя, что сейчас выпью чаю и лягу спать, а завтра учить…Эта девушка, в отличии от первой, была некрасива; словно немного смущаясь, она говорила тихо и спокойно, спрашивала у кого-то что-то совсем обычное, желала здоровья, прощаясь, просила передать привет…«Наконец-то!» – вслух подумал я, когда услышал себя.
–– Але, – сказал я привычно коротко, чувствуя ухом и ладонью, какой теплой стала трубка.
–– Але, привет…
У меня схлопнулось сердце от ее голоса.
–– Привет.., – ответил я, чувствуя, как встрепенулся.
–– Как дела?
Я заулыбался.
–– Учу вот микру…
–-Учишь? – переспросила Лена, и я понял, что она тоже улыбается. – Молодец! Учи.