–– Ты соседка, да?
Она кивнула. Уже совершенно допив свой стакан, так что я подлил еще.
–– Где учишься?
–– На ЛИФе. А ты?
–– На медицинском…
–– О! – она опять закурила, и я вслед.
–– Угу. Только не знаю, скоро числанусь наверно.
–– А чего?
–– Да так получается…Хотя, в общем, не знаю.
–– Понятненько…Куда ходили с Машкой?
–– Да мы только вот увиделись…Короче незнакомы…
–– М-мм…
И я рассказал вкратце, как встретил Машу, и добавил:
–– Хорошо завтра выходные!
Она хмыкнула.
–– А Машке на работу завтра к 11-ти.
–– А где она работает?
–– Продавец. Может, не пойдет никуда. Ее раз уже увольняли за прогулы. Ай! – она махнула в меня ладошкой все продолжая шелестеть сушеным рыбьим тельцем временами попивая из стакана.
Я тоже принялся за рыбку, глядя, как ее пальцы отрывают кусочки от вяленых пластинок.
–– Кого я купил то хоть? Желтопузиков каких-то…
Катя засмеялась.
–– Желтолобиков! – поправила она, – Знаешь, как я их люблю! Обожаю! Вообще рыбу люблю…
Я про себя подумал, что сам я никогда не использую этого слова – «обожаю», вообще его не употребляю, будто его нет. Что за всю жизнь не было такой ситуации, чтобы я сказал, что что-либо «обожаю».
Я опять налил пива, заметив, что она пьет гораздо быстрее меня.
–– Ну в общем, именно их! – я улыбнулся, чувствуя собственное двуличие.
–– Холодно как-то, – пожаловалась Катя, вместе с тем отгибая занавеску и глядя наверх, – форточка открыта – конечно!
И она тут же, скинув один тапок, влезла на табурет, отодвинув рукой всю половину шторы и некоторое время оставалась так, вытянувшись, стараясь совладать с двойным оконцем.
–– Ты хоть не упади… – сказал я, глядя на линии налитых бедер с крошечными родинками, стараясь проглотить вожделенное головокружение. Я едва поднять глаза на ее лицо, в тот момент, когда она повернулась.
–– Все! – заключила она и снова смахнула вниз. – А то я думаю, что так холодно!…
–– Тебе завтра куда-нибудь надо?
–– Не-а.
–– Мне вроде тоже.
–– Ты что не помнишь? – спросила она, снова улыбаясь.
То, как близко она была, действовало неописуемо…И внезапно я подумал, что она все это знает и, без сомнения, делает так намеренно, а не от какой то там простоты. От такой догадки у меня заколотилось сердце…
–– Надо к физе готовиться.
–– Это что.
–– Физиология. Интересная, между прочим вещь.
–– М-м, – произнесла она, отрывая зубами кусочек.
И я рассказал ей несколько опытов, погубивших за многие годы неисчислимо молчаливых лягушек, что привело ее в восторг и удивление. Попутно я отвечал на ее вопросы и давал разного рода разъяснения.
Затем мы говорили о животных. Я рассказал, как умерла от конфет моя собака, которой не было. Она же вспомнила, что у Машки недавно тоже умер дедушка, и как та была расстроена, хотя почти с ним и не общалась. И от этого я вспомнил один анекдот. Скабрезный.
Сделав большой глоток, я дотянулся до второй бутылки, попутно принявшись рассказывать, стараясь не улыбаться и случайно не произнести слов, которые бы меня заранее выдали, испортив эффект.
А эффект был.
Из Кати хлынуло пиво, и она зашлась в той истерике, которой я, честно, и не ожидал. Несколько раз она пнула меня под столом ногой. Я и сам едва сдерживался, чтобы не расхохотаться окончательно, чего не подобает делать рассказчику.
–– Какой ужас! – сказала она продолжая еще смеяться и, поднявшись, вытряхнула пепельницу, задев мое колено.
–– Сейчас мы с тобой напьемся… – сказала затем она как-то даже ласково, – я сейчас, – и ушла в ванную.
Я подумал, что тоже хочу в туалет и стал ждать, когда она вернется, подлив в ее стакан еще пива, затем встал, чтобы размять ноги.
На холодильнике засветился и ожил Машин телефон, сердито прожужжав, как заправский своенравный жук, он заполз на серебристый блестящий рубль и снова замер, уснув на полуслове или словно разглядывая другие лежавшие перед ним монеты. Я совершенно непроизвольно широко зевнул, так что выступили слезы, и посмотрел на часы. Шумели приглушенно трубы и было слышно, как течет за тонкой стенкой в раковину вода – то ровно, то распадаясь на всплески. Но вовсе не хотелось спать, хотелось оставаться здесь дольше, еще о чем-нибудь говорить, чувствуя мельчайшую дрожь, которая струится по нервам множеством острых уголков, порождая в моей душе кессонную болезнь. Так словно где-то в полной тишине закипает холодная вода… И где-то, совсем рядом, есть та ощутимая черта, которой я никогда до сих пор не переступал, и от того мое внешнее природное спокойствие все больше истончалось, привычный мысленный уклад все больше подтаивал, как парафин, и во мне возникало нетерпеливое предощущение, в которое я не мог поверить, которого желал, перед которым трепетал и которому в мгновение успел себя продать, не умея однако подобрать ему обычных слов – оно так и висело во мне потусторонним существом…