Вначале мои руки были совсем легки. Потом их напор окреп, и они стали повиноваться вовсе не мне, а собственной воле, а я был над ними. Оказалось, что у меня невероятно большие ладони. Они кусались, царапали, щипали и разминали – словно плавали лодками по молоку. Неощутимый уже кокосовый запах был по всей комнате, в каждом уголке. А я ласкал ее кожу, гладил непривычное тепло, проводил линии и делал широкие петли, порою сильно и нежно щипал и надавливал. Временами мне казалось, что я хочу причинить ей боль. Какую-то особую. И вместе с тем слушал, как она дышит, и как порою перестает дышать. Костяшками я утюжил поясницу, думая над тем, чтоб не оставить синяков, затем неспешно поднимался то по одной, то по другой стороне до самой шеи и плеч, иногда поправлял ей волосы…
Прямо подо мной, под слоем одеяла были ее ягодицы и бедра.
Порою ей было так хорошо, что в ней пробуждался голос. Я же во сто крат был блаженнее, и все больше мне хотелось непристойности, которая, однако, вовсе таковою не была. Хотелось ее обнять и прижаться к ней крепко, предчувствуя, какая от этого будет во мне радость и мир.
Минут через пятнадцать-двадцать я снова забрался рядом, перед тем чмокнув ее между лопаток – в знак окончания сеанса. Она сказала в подушку «спасибо» и что было очень приятно. Спустя еще несколько секунд, повернулась ко мне и в одно мгновение, прижавшись и обвив рукой, стала целовать меня в губы.
Окончательно ошалев от ее мягкого тела, я, наконец, потерял всякий стыд.
Вот тогда мысль отдельная перестала существовать во мне абсолютно. Весь я был в единой точке, с нею рядом. Она превращалась в воздух, дышать которым было невыразимо хорошо и чудесно. Ласки мои были просты и ненасытны; ощущения, владевшие мной тогда, были ни с чем не сравнимы совершенно и порою совсем неожиданны. Я только привыкал к женскому телу. С Леной так далеко мы как-то и не успели зайти, с Леной я переживал немного другое, более сдержанное; да и вообще – Лена освобождала меня, уходила; она уменьшалась в течение нескольких особенных часов подряд и вот теперь исчезала вовсе, бесследно. Сказать по правде, я совершенно перестал о ней думать, забыл, что она есть, и безо всякого колебания променял бы ее, не ощущая в ней никакой ценности для себя. Я даже твердо решил, что люблю Катю, которая скинула с нас одеяло, чтобы оно не сдерживало жар, наших движений, всех этих шорохов, шелеста, прикосновений губ, дыхания, кроватного скрипа, похожего на шаги по снегу; моего тихого сипа, и отзвука ее голоса сквозь занятые губы.
Мы оба не заметили, как в дверях осторожно появилась Маша и, немного постояв, снова пропала. Я в ту минуту и не подозревал о наличии вокруг хоть чего-нибудь, кроме нас. Катин голос отозвался чуть громче, когда бедром я сдавил ее промежность, в ответ она сильно сжала бедрами мою ногу, и затем ее рука юркнула мне в пах. Я почувствовал ее улыбку. На нас уже не было ничего. Я чувствовал на себе ее сладостную округлую тяжесть. И еще этот совершенно запретный запах…. В один из моментов я ощутил, как проникаю в нее, сидевшую сверху. И выражение, возникшее в тот самый момент на моем лице, было скорее не о боли, а от неожиданности. Преисполненный любви, я наслаждался ее телом, а ее движения были откровением. От ее бедер, вверх, по гибкой талии и изгибам боков до прохладных подмышечных впадин, к своей вершине – ее груди, которую я держал ладонями, как мягкие плоды. Этими ощущениями было совершенно невозможно напиться, и вдобавок источник их был неиссякаем, а душа, казалось, припав, все пьет и пьет волшебную воду и сама в ответ лучится чем-то, словно видит свет огромных растворяющихся ворот, за которыми будущее и его тихий теплый приглушенный блеск.
Сжимая ее грудь, я глядел на приоткрытый рот, и временами сам закрывал глаза, а однажды подумал, что так лишаюсь девственности. По-настоящему. Порою я все силился приподняться, чтобы дотянуться до Кати губами. А от ее ритмичных толчков начинало приближаться, медленно расползаясь по животу, томительное зарево сгустившегося наслаждения, так что хотелось взять все в свои руки. Потом она дышала подо мной, а я, повинуясь возникшему во мне божеству, рьяно стремился к вершине, ни на миг не сомневаясь, что не достигнуть пика – несчастье и одновременно невозможность.
Катя уснула. Я же – лежал наблюдая за мыслями, которые томно плавали, вертелись около Кати, плавно сталкивались, переплетались и временами казалось, что они запросто обмениваются друг с дружкой своими частями или одна цепляется за хвост другой – так что в конце концов получается длинная мудрая змея, неспешно вьющая кольца и вместе с тем несуществующая.