Вы шагаете по залитому солнцем тротуару, ваша тень - вместе с вами, почти рядом; вы видите ее, видите, как переламывается она на углу, который образуют с тротуаром белые стены домов.
Вдруг сопутствующая вам тень исчезает.
Она не меняет места. Не оказывается у вас за спиной, потому что вы неожиданно двинулись в другом направлении. Повторяю, она просто исчезает.
И вот вы - на улице! - внезапно остаетесь без тени.
Вы осматриваетесь - ее нет. Вы глядите себе под ноги - они стоят в озерке света.
Дома на другой стороне продолжают отбрасывать живительную тень. Мирно болтая, вас обгоняют двое прохожих, и перед ними, с той же скоростью, в точности повторяя их телодвижения, шествуют две тени.
Вдоль тротуара бежит собака. У нее тоже есть тень.
Вы трогаете себя руками. Тело ваше на ощупь такое же, как всегда. Вы торопливо делаете несколько шагов и останавливаетесь как вкопанный в надежде, что тень появится снова. Вы бежите. Она все не появляется. Вы оборачиваетесь. На сверкающих плитах тротуара по-прежнему ни одного темного пятна.
Мир полон успокоительной тени. Вот, например, церковь на площади: тень от нее накрывает большое пространство - там, в холодке, нежится стайка стариков.
Нет, это не сон. У вас на самом деле нет больше тени, и вот, в тревоге, вы обращаетесь к прохожему:
- Извините, мсье...
Он останавливается. Смотрит на вас. Значит, вы существуете, хотя и лишены своей тени. Прохожий ждет, когда вы скажете, что вам нужно.
- Рыночная площадь - это вон там?
Он принимает вас за ненормального или приезжего.
Представляете себе, как страшно скитаться вот так в мире, где у каждого есть своя тень?
Не знаю, пригрезилась мне такая картина или я где-то об этом читал <Имеется в виду повесть немецкого романтика Адельберта фон Шамиссо (1781 1838) "Удивительная история Петера Шлемиля" (1814).>. Вначале я хотел только прибегнуть к сравнению, но затем мне показалось, что тревога человека без тени - знакомое мне состояние, что я уже испытывал его, что оно пробуждает во мне смутные воспоминания.
Целых пять-шесть лет - не помню уж точно, сколько - я расхаживал по городу, как все люди. Думаю, что если бы меня спросили: "Вы счастливы?" - я рассеянно бросил бы: "Да".
Как видите, то, что я сказал выше, не совсем точно.
Дом мой благоустраивался, мало-помалу становясь все более уютным. Дочери росли, старшая уже пошла к причастию. Клиентура расширялась - правда, не за счет богачей, а скорее за счет людей маленьких. Это приносит меньше, чем визиты, зато они платят наличными - иные входят к вам в кабинет, уже держа в руке гонорар за консультацию.
Я научился прилично играть в бридж, и это заняло меня на долгие месяцы. Мы купили автомобиль, и это заполнило жизнь еще на какое-то время. Я вновь начал играть в теннис, поскольку в него играла Арманда, и этого хватило на множество вечеров.
Короче, все эти мелкие затеи, надежды на новые улучшения быта, ожидание никчемных удовольствий, заурядных развлечений, ерундовых радостей заполнили пять-шесть лет моей жизни.
- Будущим летом поедем отдыхать на море.
На следующий год - зимний спорт. Через год - еще что-нибудь.
Что касается истории, навеявшей мне сравнение с исчезнувшей тенью, то она случилась не вдруг, как с моим человеком на улице. Но я не нахожу более удачного сравнения.
Не могу даже сказать, в каком точно году это произошло. Внешне я не изменился, аппетит у меня не ухудшился, и работал я по-прежнему с охотой.
Просто настал момент, когда я посмотрел на все, что окружало меня, иными глазами и увидел город, показавшийся мне чужим, - красивый, светлый, ухоженный, чистенький город, где каждый приветливо раскланивался со мной.
Почему же у меня возникло ощущение пустоты?
Я посмотрел на свой дом и спросил себя, почему этот дом мой и какое отношение имеют ко мне эти комнаты, сад, решетка, украшенная медной дощечкой с моей фамилией.
Я посмотрел на Арманду, и мне пришлось напомнить себе, что это моя жена.
Почему?
А эти девочки, называющие меня папой...
Повторяю, это произошло не вдруг, иначе я бы забеспокоился и обратился за советом к одному из коллег.
Что я делал в этом городке, в уютном красивом доме, среди людей, улыбавшихся и по-приятельски пожимавших мне руку? И кто установил распорядок, которому я изо дня в день следовал так неукоснительно, словно от этого зависела моя жизнь? Нет, так, словно еще в начале времен Творец решил что этот распорядок будет моим.
У нас часто - иногда несколько раз на неделе - бывали гости. Появились друзья со своими привычками и пристрастиями - для каждого свой день и свое кресло.
И я, не без тайного ужаса поглядывая на них, думал:
"Что у меня с ними общего"?
Впечатление было такое, словно мое зрение стало слишком острым например внезапно начало воспринимать ультрафиолетовые лучи. И я, единственный, кто вот так видит вещи, одиноко бреду по миру, даже не подозревающему, что со мной творится.
Словом, долгие годы я жил, не замечая самого себя.
Добросовестно, изо всех сил делал то, что велят, не спрашивая - зачем, не пытаясь ни в чем разобраться.
У мужчины должна быть профессия - мать сделала из меня врача. У него должны быть дети - у меня они есть. Ему нужны дом и жена - я ими обзавелся. Ему нужно развлекаться - я разъезжал на машине, играл в бридж и теннис. Ему нужен отдых - я возил семью на море.
Семья! Я глядел на своих домашних, когда они собирались в столовой, и у меня появлялось смутное ощущение, будто я их не знаю. Я смотрел на дочерей. Все уверяли, что они на меня похожи. В чем? Почему? И что вон та женщина делает в моем доме, в моей постели?
А люди, которые терпеливо ожидают в приемной и которых я, одного за другим, впускаю в кабинет?..
Почему?
Я тянул повседневную лямку. Нет-нет, я не чувствовал себя несчастным. Мне лишь казалось, что я двигаюсь в пустоте.
И тогда во мне понемногу родилось неясное желание, настолько неясное, что я не знаю, как о нем заговорить.
В перерыве между завтраком и обедом моя мать иногда объявляет: "Кажется, я чуток проголодалась".
Она не уверена в этом. У нее просто посасывает под ложечкой, и она подавляет неприятное ощущение, наспех проглатывая тартинку с сыром.
Я, без сомнения, тоже был голоден - вот только чего мне хотелось?
Это пришло так незаметно, что я с точностью до года не могу определить, когда началось недомогание. Я не отдавал себе в нем отчета. Мы ведь все приучены верить, что жизнь есть жизнь, что мир прекрасно устроен, что нужно делать то-то и то-то - иначе нельзя.
Я пожимал плечами: "Пустое! Легкое переутомление..."
Может быть, виной всему Арманда, слишком уж крепко затянувшая поводья? В один прекрасный день я пришел именно к такому выводу, и с тех пор она стала всегда или почти всегда олицетворять для меня наш чересчур спокойный город, чересчур упорядоченный дом, семью, работу, словом, все чересчур повседневное в моем существовании.
"Это ей хочется, чтобы так было..."
Она - и никто другой - мешает мне быть свободным, жить, как подобает мужчине. Я наблюдал за нею, следил.
Любое ее слово, любой жест укрепляли меня в этой мысли.
"Это она постаралась, чтобы моя жизнь стала такой, а я жил по ее указке".
Вот что я теперь понял, господин следователь: Арманда понемногу отождествилась в моих глазах с судьбой.
И, ропща на судьбу, я неизбежно должен был взбунтоваться против Арманды.
"Она так ревнива, что не дает мне ни минутки свободы".
Из ревности? А не потому ли, что убеждена: место жены - рядом с мужем?
Примерно в это же время я поехал в Кан: умерла моя тетка. Поехал один. Не помню, что задержало Арманду - наверняка болезнь одной из девочек: они вечно хворали, то одна, то другая.
Проходя мимо того переулка, я вспомнил о девушке в красной шляпе, и меня как жаром обдало. Мне почудилось, что я понимаю, чего мне недостает. Вечером я как был, в трауре, отправился в пивную Шандивера. Она почти не изменилась, только освещение стало поярче и еще, по-моему, увеличился зал: его раздвинули в глубину.