Должен вам сказать, что, оглядев Мартину в освещенном электричеством кабинете, я был почти разочарован. Выглядела она опять слишком вызывающе. Вероятно, оказавшись в чужой стихии, она хотела казаться независимой, демонстрируя самоуверенность этакой девушки из бара.
Я искал в ней приметы того, что произошло с нами, и не находил их.
Ну и пусть! Какой бы она ни была, я ее не отпущу.
Прием продлится самое малое еще час. Я мог бы попросить Мартину зайти попозже. Но я не хотел, чтобы она уходила. Не хотел даже у себя в доме оставлять ее одну.
- Слушай. Ты позавтракаешь у нас. Да, да, у нас...
Говорить, что мы познакомились вчера, бесполезно:
Арманда подозрительна, мать моя - подавно. Для них - ты явилась ко мне сегодня утром с рекомендацией от доктора Артари из Парижа. Я знаком с ним шапочно, жена совсем не знакома.
Вид у Мартины был неуверенный, но она чувствовала, что сейчас мне лучше не перечить.
- Можешь говорить о Боке. Так даже убедительней.
Но обязательно дай понять, что работала у врача, например у того же Артари.
Я так торопился все устроить, и выдумка моя казалась мне такой удачной, что я уже взялся за ручку двери, ведущей из кабинета в дом.
- Моя фамилия Англебер, - сказала она. - Мартина Англебер, бельгийка из Льежа.
Она улыбнулась. Я ведь даже не поинтересовался, как ее фамилия, и наверняка попал бы впросак, представляя гостью.
- Вот увидишь... Только не мешай мне...
Я совсем обезумел. Если вы находите это смешным - ничего не поделаешь, господин следователь. Я заманивал девушку в дом. Это была почти ловушка. Но моментами мне казалось, что теперь Мартина - моя собственность; еще немного, и я запер бы ее на ключ. Я слышал, как в приемной заходится кашлем одна из больных.
- Пойдем.
Я осторожно коснулся губами ее губ. Вышел первым.
Мы очутились в моей прихожей, слева была гостиная, запах, разлитый в воздухе, был запахом моего дома, и Мартина находилась у меня в доме.
В гостиной я увидел мать и бросился к ней:
- Послушай, ма. Эту девушку рекомендовал мне доктор Артари, мой парижский знакомый. Она приехала в Ла-Рош работать и никого здесь не знает. Я пригласил ее позавтракать с нами.
Мать встала, уронив моток шерсти.
- Займи ее, пока я закончу прием. Вели Бабетте приготовить завтрак получше.
По-моему, я чуть не пел от радости. Я стараюсь теперь вспомнить, не мурлыкал ли я себе под нос, притворяя дверь кабинета. Я чувствовал себя триумфатором и - буду откровенен до конца - гордился своей изобретательностью. Подумать только! Я отдал Мартину под присмотр матери. Пока они вместе, к Мартине не подступится ни один мужчина. И хочет она или нет, жить ей придется в атмосфере моего присутствия. Даже если появится Арманда. Дома она или вышла - неизвестно, но все равно они вот-вот столкнутся лицом к лицу.
Ну и пусть! Арманда тоже будет стеречь ее для меня.
Весело, с облегчением, какого, кажется, никогда еще не испытывал, я распахнул дверь в приемную.
Следующий! Следующий! Откройте рот. Покашляйте.
Дышите. Не дышите.
Мартина рядом, меньше чем в десяти метрах от меня.
Приближаясь к маленькой двери, ведущей в дом, я различал голоса. Правда, слишком неясно, чтобы узнать ее голос, но как бы то ни было - она рядом.
Мне кажется, вы были в зале суда, когда товарищ прокурора, воздев руки к небу, вопросил - не меня, конечно, а некую вышнюю силу:
- На что надеялся этот человек?
Я улыбнулся - помните: "отталкивающая улыбка"? - и тихо, но достаточно внятно для слуха обоих конвоиров, бросил:
- На счастье.
На самом-то деле я таким вопросом не задавался.
Несмотря ни на что, голова у меня оставалась ясной, и я предвидел ожидавшие меня трудности и ежеминутные осложнения.
Не будем говорить о "скользкой наклонной плоскости порока", как это сделал один дурак на процессе - не помню уж, кто именно. Не было этой наклонной плоскости, не было и порока.
Был человек, который не мог поступить по-иному, - и точка. Не мог потому, что в сорок лет внезапно поставил на карту свое личное счастье, о котором не заботился никто - ни близкие, ни он сам, которого не искал, которое получил даром и был не вправе потерять.
Если я вас шокировал, извините, господин следователь.
В конце концов я тоже имею право голоса. У меня даже есть преимущество перед другими: я знаю, о чем говорю.
Я заплатил положенную цену. Другие ничего не заплатили, и я не признаю за ними права судить о том, чего они не знают.
Если вы, как все остальные, сочтете это цинизмом - тем хуже. Там, где я очутился, это уже не имеет значения.
Цинизм так цинизм. С того самого утра, может быть даже с какого-то момента предыдущей ночи, я заранее приготовился ко всему, что бы ни случилось.
Слышите, господин следователь: ко всему!
Ко всему, кроме одного: потерять ее, дать ей уйти, жить без нее, вновь ощущать кошмарную боль в груди.
Никакого продуманного плана у меня не сложилось.
Было бы ошибкой предполагать, что, представляя матери Мартину, я уже решил ввести свою сожительницу - боже, как иногда слово обличает тех, кто его произносит! - под семейный кров.
Мне было необходимо немедленно устроить Мартину. Все остальное - после. Важно было не дать ей вступить в контакт с Боке, с любым другим мужчиной.
Прием я закончил со спокойной душой. А когда вошел в гостиную, все три женщины выглядели как дамы, пришедшие с визитом, и Мартина держала на коленях младшую из моих девочек.
- Я имела удовольствие познакомиться с вашей женой, - сказала она без иронии, без всякой задней мысли, лишь для того, чтобы что-то сказать.
На столике, около нашего великолепного графина из резного хрусталя, стояли три рюмки портвейна. В гостиной в то утро было действительно уютно; тюлевые занавеси скрывали от глаз серый туман, окутавший город.
- Мадмуазель Англебер рассказывала нам о своей семье.
Арманда незаметно сделала мне хорошо знакомый знак, означавший, что ей нужно поговорить со мною наедине.
- Спущусь-ка я в подвал да выберу бутылочку получше, - объявил я.
И, отнюдь не ломая комедию - клянусь вам, - я весело, потому что мне в самом деле было весело, прибавил:
- Что вы предпочитаете, мадмуазель, - белое или красное, сухое или сладкое?
- Сухое, если госпожа Алавуан не возражает.
Я вышел, Арманда за мной.
- Как ты думаешь, может, не стоит оставлять ее в гостинице, пока она не подыщет квартиру? Утром она остановилась в "Европе". Коль скоро у нее рекомендация Артари... Что он пишет?
Как же я не сообразил, что она обязательно поинтересуется о письме!
- Просит помочь ей на первых порах в городе. Место, которое ей предложили у Боке, ему не нравится, но об этом подумаем после.
- На несколько дней, не больше, конечно, я могла бы дать ей зеленую комнату.
Вот это да, господин следователь! Зеленую комнату!
Ту, что рядом с маминой и лишь детской отделена от моей спальни.
- Решай сама.
Бедная Мартина! До нее, без сомнения, доносилось наше перешептывание в коридоре, но она не могла даже представить, какой оборот принимает дело. Мама занимала ее разговором. Мартина делала вид, что слушает, а сама, ни жива ни мертва, силилась разобрать слова за дверью.
Она не увидится с Боке, не поступит к нему - теперь это ясно. Как видите, я быстро добился своего. Но это не моя заслуга, господин следователь, это судьба.
Я был так признателен Арманде, что во время завтрака поглядывал на нее с настоящей нежностью - так, как никогда еще не глядел. Завтрак - матери в кои-то веки поручили присмотреть за его приготовлением! - оказался превосходным. Но мы ели, не замечая, что едим.
В глазах у нас сверкал смех. Нам было весело. Всем.
Чудо да и только, господин следователь!
- Сейчас мой муж съездит в гостиницу за вашими вещами. Да, да... Не думаю, что в это время года так уж трудно подыскать квартирку с обстановкой. После завтрака я кое-куда позвоню.