Фред и Пегги смотрели друг на друга.
– Мне кажется, мистеру Вульфу все же надо как-то с ними встретиться, – сдался наконец Фред. – А этот повод – самый подходящий. Ведь ты, Пегги, от этого ничего не потеряешь…
Она уступила.
После того, как мы обсудили еще несколько моментов, самым важным из которых стало выяснение адресов, они ушли. То, как они уходили, и то, как мы их выпроваживали, настолько не соответствовало атмосфере сердечного прощания, что со стороны можно было подумать, будто они не клиенты, а жертвы свирепых гонений. Но главное – чек остался лежать на моем столе. Когда, заперев за ними входную дверь, я вернулся в кабинет, Вульф сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла, и хмурился.
Я потянулся и зевнул.
– Все может выйти очень забавно, если удастся представить дело обычной тяжбой о компенсации ущерба, – заметил я бодро. – Если убийца – один из шести, интересно, как долго можно будет водить его за нос? Держу пари, он обо всем догадается гораздо раньше, чем прогремит приговор.
– Замолчи, – рявкнул Вульф. – Болваны.
– О, будьте снисходительней, – взмолился я. – Когда люди влюблены, им не положено думать, потому-то они и нанимают квалифицированных сыщиков. Вы должны гордиться, что выбор пал именно на вас. Что значат пригоршня-другая вранья, когда ты влюблен? Едва я увидел…
– Замолчи, – повторил он. Его глаза раскрылись, – возьми свой блокнот. Эти письма надо отправить немедленно.
3
Состоявшаяся вечером в понедельник встреча продолжалась полных три часа, но за все это время об убийстве не было сказано ни слова. Однако веселой она тоже не получилась. В разосланных накануне письмах прямо говорилось, что Вульф, действуя от имени миссис Майон, желает выяснить, может ли надлежащая компенсация быть получена с Джиффорда Джеймса без помощи суда и адвокатов, а также обсудить, компенсацию каких размеров следует считать надлежащей. Таким образом, гости пребывали в соответствующем настроении: сам Джиффорд Джеймс, его дочь Клара, его адвокат, судья Генри Арнольд; Адель Босли, отвечавшая в «Мет» за связи с общественностью, доктор Николас Ллойд, приглашенный в качестве технического эксперта, и Руперт Гроув, импресарио Майона, – итого шесть, что, по меркам нашего просторного кабинета, совсем не много. Фред и Пегги приглашены не были.
Джеймсы пришли вместе, ровно в девять, проявив такую пунктуальность, что мы с Вульфом даже не успели допить в офисе свой обычный вечерний кофе. Любопытство так жгло меня, что, когда в дверь позвонили, я отправился открывать сам, решив не беспокоить Фрица, нашего шеф-повара, который также, как и я, помогал наполнять дни и часы Вульфа нескончаемой радостью. Прежде всего мне бросилось в глаза то, что баритон шагнул через порог первым, предоставив дочери и адвокату следовать позади своей персоны. Поскольку время от времени я доставлял Лили Роуэн удовольствие вытаскивать меня в оперу, богатырский рост Джеймса, его широкие плечи и напыщенная манера держаться не оказались для меня новостью; я лишь удивился, что, уверенно приближаясь к пятидесяти, он выглядел так молодо. Он подал мне свою шляпу с таким видом, будто исключительно ради того, чтобы принять ее из его рук в этот вечер, пятнадцатого августа, я и появился когда-то на свет. К несчастью, шляпу я уронил.
И тогда Клара взглянула на меня. Уже одно это свидетельствовало о ее необычайной наблюдательности, потому что люди практически никогда не обращают внимания на лакеев, впускающих гостей, но она, заметив, что я уронил шляпу ее отца, посмотрела на меня и даже чуть задержала взгляд, словно говоря: «Кто ты, маска? До встречи!» Я воспринял это дружелюбно, но с опаской. Клара была не только бледная и возбужденная, как описывала ее Пегги Майон. Ее глаза блестели, а в ее возрасте глаза у девушки так блестеть не должны. Все же я расплылся в улыбке, чтобы показать, что оценил ее заинтересованный взгляд.
Тем временем адвокат Джеймса, судья Генри Арнольд, уже повесил свою шляпу. В течение дня я, конечно же, навел о каждом из них справки и выяснил, что его величали «судьей» только потому, что он когда-то заседал в городском суде. Его внешность меня разочаровала. Он был маленьким сухоньким сморчком с такой плоской лысой головой, что на ней легко удержалась бы пепельница, и носом, который казался вдавленным внутрь. По всей вероятности, внутри он был лучше, чем снаружи, поскольку имел порядочный список клиентов, главным образом из числа бродвейской элиты.
Проводив их в кабинет и представив Вульфу, я уже собрался рассадить их по желтым креслам, но тут баритон приметил красное кожаное кресло и плюхнулся в него. Я помогал Фрицу готовить заказанные ими напитки, когда в дверь снова позвонили, и я отправился открывать.
Пришел доктор Ллойд. Он был без шляпы, так что заминки не случилось, и внимательный взгляд, которым он ощупал меня с головы до пят, вероятно, получился у него неумышленно, в силу профессиональной привычки: не страдаю ли я малокровием, диабетом или чем-то еще? Обладая приятным морщинистым лицом и беспокойными темными глазами, он выглядел в точности так, как должен выглядеть настоящий врач, хирург, пользующийся у клиентов прекрасной репутацией, о чем я узнал днем, наводя справки. Когда я ввел его в кабинет, он сразу отыскал глазами столик с напитками и на протяжении всего вечера активнее других налегал на «бурбон» с мятной водой.
Последние двое пришли вместе или, во всяком случае, вместе оказались на пороге, когда я открыл дверь. Если бы Джеймс не захватил красное кресло раньше, я, вероятно, отдал бы его Адели Босли. Пожимая мне руку, она сказала, что уже давно хотела познакомиться с Арчи Гудвином, но эти слова были лишь частью ее работы по связям с общественностью, и я пропустил их мимо ушей. Дело в том, что из-за моего стола находящиеся в кабинете люди видны лишь в профиль или в три четверти, и только сидящий в красном кожаном кресле – в фас, а именно такой ракурс мне нравился. Адель Босли нельзя было назвать милашкой, так как, когда родилась Клара Джеймс, она, очевидно, училась уже в пятом или шестом классе, но я решил, что ее гладкая загорелая кожа и красивый, незаметно подведенный помадой рот составляют неплохой пейзаж.
Руперт Гроув руки мне не подал, что нисколько меня не огорчило. Вероятно, как импресарио он прекрасно заботился об интересах Майона, но о собственной комплекции он заботился отвратительно. Мужчина может быть толстым и все же сохранять, как Фальстаф или Ниро Вульф, некое подобие фигуры, но этот субъект похоже, уже давно утратил всякое представление о пропорциях. Коротконогий, он весь, казалось, был сконцентрирован где-то в средней трети. Вежливо заглянуть ему в лицо удавалось только сделав над собой усилие. Понимая, что должен составить какое-то мнение о каждом, я сделал это, но не увидел ничего достойного внимания, за исключением пары проницательных и юрких черных глаз.
Когда все расселись и получили по напитку, Вульф пальнул из стартового пистолета. Он выразил сожаление, что обременил их просьбой прийти в столь жаркий вечер, но добавил, что по его убеждению, решить рассматриваемый вопрос справедливо и беспристрастно удастся, только если все заинтересованные стороны получат возможность высказаться. Ответный гул голосов вобрал в себя все – от молчаливого согласия до крайнего возмущения. Судья Арнольд заявил, что, с юридической точки зрения, данный вопрос вообще не может обсуждаться, поскольку Альберто Майон мертв.