Илька остановилась напротив меня и покаталась с пятки на носок.
— Побудь свободными ушами, а? Я тебе расскажу всё, что поняла и что додумала из первой части прабабкиного дневника. Если что-то не понятно или не стыкуется, ты сразу спрашивай. Будем записывать и думать дальше.
— Хорошо, — я стёк с дивана на ковёр, опёрся спиной и разложил перед собой распечатанные листы. — Ушами я работаю хуже всего, но попробую. Может, тебе понравится.
— Пф, юморист. Может, чаю? — Она опять пришла в движение, расхаживая по комнате.
— Позже, а сейчас я весь одно большое ухо, — прикалываться над Ларькой теперь как-то не выходило, а над собой — самое то.
Илария остановилась напротив меня, посмотрела сверху вниз и, сверкнув своими очками, начала:
— Что удивляет в первую очередь, так это то, что записи в дневнике не датированы. Вообще. Нет ни одной прописанной даты. Ещё есть следы вырванных листов, но, скорее всего, их вырвали чистыми.
— С чего ты решила?
— Нет отпечатков слов ни на следующих листах, ни на предыдущих. Писали в дневнике карандашом или чернильной ручкой. Оттиски на соседних страницах чёткие. Там, где очень расплылись чернила, я слова прочитывала по контурам отпечатков. Но не всё так удалось разобрать, я же всё-таки не специалист в этом.
— Ясно, — я кивнул. Ларька прям шкатулка талантов и кладезь знаний. Умная, зараза. — А лимоном страницы не брызгала, может, там тайные чернила?
— Нет, я об этом не подумала, — она аж губу закусила от расстройства.
Всё-таки есть хоть что-то, чего она не знает. А я знаю, потому читал в юности приключенческие романы и детективы Конан Дойля. Моё ЧСВ, заметно сникшее при общении с Ларькой, воспряло духом. В штанах тоже ощутимо стало тесно при виде пухлой нижней губы, прикушенной белыми зубами. А клыки у Иларии чуть кривые и верхние двойки неровные, но она этого явно не стесняется. Если улыбается, то широко, и смеётся заразительно.
— Если что, попросим у Виталия ещё раз дневники, — после некоторого раздумья выдала Ларька, прервав моё любование. — Слушай дальше. Первая запись в дневнике о том, что надо отнести сапоги в починку к еврею на углу. Из чего я решила, что это вовсе не дневник, а просто тетрадь или блокнот для записей бытовых нужд. Как я себе пишу на холодильнике, что купить в магазине и когда доставка. Но после сапог есть только запись про покупку лавровишневых капель. Я посмотрела в интернете, это раньше было лекарство успокоительное и от давления. Потом пара вырванных страниц. А дальше запись по-польски. Что-то вроде «Как хорошо, что ты, коханый мой, любимый мой то есть, не дожил до этого времени». Я так понимаю, что это или день объявления войны, или начало блокады. Но если блокады, тогда должны быть ещё дневники. Не могло же быть так, что почтенная польская пани не делала записей о войне, о том, что происходит в мире, о том, что муж, заметь — любимый, пропал в тридцать девятом.
— То есть ты предполагаешь, что прабабушка, как её — Магдалена? — вела дневники постоянно, но, возможно, перед тем как покинуть блокадный город, она их или спрятала, или уничтожила?
— Скорее всего уничтожила. Люди тогда всего боялись. А этот блокнот она писала позже. Просто взяла тетрадь хозяйственную и делала записи на своё усмотрение. Или уже намного позже, когда вернулась после войны и решила оставить потомкам упоминания о драгоценностях. Или на старости лет, когда в голове уже каша.
— Виталий же сказал, что в конце жизни у прабабки были проблемы с головой.
— Да, — Илария перестала расхаживать по комнате и уселась на пол рядом со мной. — И это только усложняет поиски. Если они вообще имеют смысл.
— Может, всё, что написано в этих тетрадках, бред выжившей из ума старушки, которая пережила войну, получила кучу похоронок, потеряла мужа?
— Да, может. Поэтому нам надо решить, насколько долго мы будем искать и как глубоко копать. Ведь дальше интереснее, там можно построить столько предположений, что ух.
— Давай я выслушаю твои предложения. И потом мы вместе решим, будем ли мы искать брюлики и как долго.
— Не брюлики! А изумруды. Как раз эта легенда, что Виталий рассказал, в дневнике описана. Была фаворитка у короля, но имён действительно нет, заметь. Он её любил, она его тоже. Но всё могут короли, только жениться по любви не могут короли, — Ларька с удовольствием напела исковерканную строчку знаменитой песни. — Он выдал её, беременную, за верного вассала и на память подарил двадцать пять крупных изумрудов удивительной чистоты и яркости. Но эта история приписана в дневник позже, в самом конце, но почерк похож на тот, что и в начале дневника. Идём дальше, — Илария поудобнее устроилась на ковре, облокачиваясь об меня плечом. — После капель вырванные страницы, как я уже сказала. А потом запись. Вот, смотри, я её распечатала крупнее. — Она быстро пролистала стопку распечаток и положила передо мной лист. — «Ангел согласилась (или согласился) помочь моей девочке». Я с родом не разобралась, тут буквы поплыли, и я не стала указывать только один вариант. «Лекарства просто жизненно необходимы, а мне не к кому больше обратиться. Я денно и нощно молюсь о спасении моей крошки. И ради неё согласна подарить Ангелу серьги. Надеюсь, ты меня поймёшь и простишь. Но потерять ещё и дочь я не могу», — прочитала Илария с листика с переводом.