- Имя христово сильнее, - смутился "лесной патриарх", в душе сам негодуя на богатых раскольников.
- Пистоль сражает, а имя христово утешает...
- А что ты скажешь о старце Варсонофии?
- Скажу одно: лиса кур не оборонит, а старче похож на лису, а вы все на кур...
- Мы этого не допустим...
- Кто вы?
- Диакон Александр. Герасим, я...
- Вороне соколом не бывать, запомни, "лесной патриарх". Где вам!
Отец Авраамий с глубоким вниманием посмотрел в озорные глаза Богдана, но не обиделся.
- А по-моему так, - продолжал озорник. - Кошка - лапой, а медведь ее - пятерней, так и тут. Есть и у нас пистоли... И мы можем. Не так ли?
Богдан нагнулся над ухом отца Авраамия:
- Разбойнички у Лыскова-то ждали гостя дорогого, а он перемахнул на Никольско-Боровскую слободу.
- Что? - расширив глаза от испуга, переспросил Авраамий.
- Его... Питирима ждали... А он, ишь, через Везломский перевоз поехал... Донес кто-то...
- Чего же ты хочешь? - похолодел "лесной патриарх". - Чего тебе от нас нужно? И откуда ты знаешь?
- Покончить бы с ним в Пафнутьеве...
- Что ты?! Что ты?! Не дело это... Не дело. Зорить будут всех нас... Головы отрубят... Сожгут... - залепетал старец в ужасе. - Спаси бог! И что будет - ужасти!
- Ладно. Не пугайся. Такого приказа мне не было. Подводить ваши скиты не хочу.
- Да кто ты есть сам? Почто пришел?
- Уродила меня мать, что и земля не примат, а Питиримку, чтобы ему на том свете икалось, здесь мы не тронем. Подождать велено.
К вечеру Питиримов отряд остановился недалеко от Пафнутьева, в лесном починке "Убежище". Кругом болота, сумерки делали дорогу опасной.
Питирим, осадив коня около самой нарядной избы, на каменном фундаменте, пропустил мимо себя сначала гвардейцев, потом раскольников и затем учеников духовной школы. Велел сытно накормить старцев и переодеть их в чистые одежды, которые везли в особой повозке с провиантом и книгами два монаха.
Соскочив с лошадей, Питирим и Ржевский вошли в этот дом. На пороге встретил их хозяин, низкорослый бородатый толстяк. Маленькие глазки на пухлом лице - угодливые, заискивающие. Склонился перед епископом. Питирим неторопливо, торжественно благословил его.
Вошли в избу.
- Переночуем в починке, - отдал Питирим распоряжение Ржевскому.
Тот немедленно вышел на волю. Остались только Питирим и хозяин дома.
- Ну каковы новости, Васильич? - обратился к нему епископ, усаживаясь за стол.
Почтительно стоя перед епископом, Васильич тихо ответил:
- Светоносец ты наш светозарный, томлюсь я мыслями. В голове моей не думы, а сухари истолченные... толча.
- Что такое у тебя тут? - вскинул на него пытливый взгляд епископ.
- Оторопь берет, ваше преосвященство, - како скажу?
- Дерзай.
- Великое смятение поднялось в лесах...
- Ну?!
Васильич нагнулся:
- Смертной кончиной грозятся увенчать вашу достохвальную жизнь. Опасайся, владыка.
Питирим нахмурился.
- Знаю, - сказал он. - Ну а еще что?
- Беглых появилась тьма-тьмущая, и есть которые с мушкетами, пистолями и кинжалом. Слышны в лесах непрестанные нападения. Я претерпеваю в дому своем горькое беспокойство...
Питирим спокойно сказал:
- Раскольщики намерены сотворить смуту. Царевич Алексей в Австрии заговор великий породил... Иноземных королей поднимал на отца, на Русь... Меж нами не должно, однако, быть никакого замешательства. Воля царская превыше всего.
В это время в горницу вошел Ржевский. Питирим сказал хозяину дома: "Оставь!" и указал на дверь. Тот покорно шмыгнул в нее.
- Оставайся здесь в починке с гвардейцами, Юрий Алексеевич... Нехорошо солдат казать. Слово божье могу ли я мушкетом подкреплять!
Ржевский, озабоченно поглядывая через окно на улицу, где шумели гвардейцы около коней, заметил епископу, что "бог-то бог, а беды остерегаться не мешает; под охраной солдат победа надежнее, и жизнь будет сохраннее". Он также сообщил Питириму, что слышал, будто на его жизнь готовится покушение. Строил страшные глаза и, видимо, хотел своими рассказами напугать епископа, но тот смотрел на него с усмешкой:
- Недавно помер, и опять я живой; хотел Овчинников меня убить - сам в яму попал. Дочка его отравить меня замышляла - и тоже. Чего, братец, не чаешь, то скорее сбудется. Небось, не карась - в вершу не заманишь.
- А вот село Пафнутьево и есть та самая верша... Народ здесь злобный, коварный, - продолжал уговаривать Питирима Ржевский.
- Не боюсь. Всю жизнь дело имею только с врагами. Друзей у меня: царь, Феофан Прокопович и ты. Три друга во всем мире, а врагов не исчислишь. И прошу тебя убедительно - и носа ты не кажи в Пафнутьево. Пойду один я туда, пешком, с чернецами, с раскольниками и учениками духовной школы. Объяви им всем. Смерти я не страшусь. Помни это. Позорнее малодушия и трусости я ничего не знаю.
VII
Словно овцы, встревоженные близостью медведя, всю ночь не смыкали глаз керженские скитники и миряне, съехавшиеся в Пафнутьево для встречи епископа. Настоятели скитов и деревенские старшины были обязаны "сказками"* известить всех людей для явки на состязание. Съехалось и сошлось немало разного люда. Многие не имели, где преклонить голову, и ночевали под открытым небом: развели костры. Около огня ежились сонные старухи, старики, бабы с ребятами, поминутно вздыхая и крестясь. Ночь выдалась студеная; иней лег на соломенные крыши, на луга, осыпал искрами ели и вороха обрубленных ветвей. Пар шел от дыхания. Окна домов хотя и почернели, но кое-где все же мерцали огоньки. Там читались псалмы, возносились молитвы.
_______________
* Сакааазакаи - подписка.
Старец Александр и другие раскольники, приведенные Питиримом из Нижнего, были отпущены по домам. Стемнело, когда диакон Александр пришел в скит диаконовского согласия. Никто не вышел навстречу учителю. Только тогда, когда весть разнеслась о прибытии диакона по всему скиту, в келью к нему пришли скитожительствующие иноки со старцем Варсонофием во главе. Троекратно облобызались все со своим вождем. Помолились. Но разговор не вязался. За шесть месяцев разлуки у многих диаконовцев начали остывать чувства к нему. Бросилось в глаза даже самому Александру, что в отсутствие его большую власть приобрел над народом Варсонофий. А заговорили скитники и миряне о делах, отношения к богословию не имевших. Оказывается, скит принял на себя разработку леса, получил хорошие деньги от губернатора, а самые преданные диаконовскому согласию миряне Антип Старостин и Клим Ежов, ближние помощники диакона, уехали в подряд на Ладогу на прорытие канала. Варсонофий пророчил большую выгоду от этого предприятия. Когда диакон стал возражать, что, мол, разъезжаться диаконам не след, можно обратиться в пыль, которую сатана и сдунет, как пепел, Варсонофий сослался на самого творца диаконовских догматов, поморца Андрея Денисова. Он-де сам работает на канале и всех диаконовцев и всех ревнителей древлего благочестия призывает к тому.
Александр не стал больше спорить; на этом и расстались. Диакона клонило в сон, давала чувствовать себя сильная усталость.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В маленькой деревянной церкви "трех святителей", в селе Пафнутьеве, построенной недавно Питиримом в виде опоры православия здесь в лесах, на самой Семеновской дороге, по которой раскольники возили свои товары в Нижний, епископ отслужил обедню. По окончании богослужения вышел он из церкви в полном облачении, с крестом и Евангелием в руках и, окруженный расколоучителями, стал на приготовленное для него Варсонофием возвышенное место. Пахло смолой, хвоей из лесной чащи, омытой талым инеем, травой.
Собравшиеся в глубоком молчании, с любопытством разглядывали нарядную парчевую ризу, шелковый подризник; перешептывались. Пробившееся сквозь облака солнце позолотило одеяние епископа, излучаясь в драгоценных камнях митры. В толпу керженских скитожителей и приехавших из деревень крестьян вонзились черные глаза епископа. Здесь были и нераскольники, просто крестьяне, желавшие напомнить о своих нуждах, мужики и женщины из мирян и даже малые дети на руках у матерей.