Но с каким бы удовольствием ни следил великий эмир за башкирским войском, взгляд его был сумрачен. Он высказал пожелание объехать строй воинов. После осмотра приказал Аргыну, который ехал, не отставая от него ни на пядь:
— Ну-ка, отважный сын уважаемого Богары-бея, пусть твое войско покажет свою ратную сноровку, — и вместе с сыновьями и внуками поднялся на вершину вздыбившегося посреди степи холма.
Аргын каким-то условным знаком подозвал к себе сотников и отдал приказ, сотни тут же разделились на две половины. Одна, пустив лошадей в галоп, отъехала к тому покалеченному лесу, другая поскакала к холму поодаль. Лощина опустела.
Сам Аргын встал у подножия холма, на который поднялся эмир со своей свитой. Пронзительно свистнул. И тут же с двух сторон два грома, два потока ринулись навстречу друг другу.
В миг, когда сошлись два войска, Тимур даже зажмурился — так яростно они сшиблись. От ржания лошадей, сверкания сабель, выкриков, с которыми воины разили «врага», он поначалу опешил. Словно не военная игра перед ним, а настоящий бой. Но искусный полководец, умелый воин Тимур видит, что башкирские джигиты в этой схватке осторожны и вреда друг другу не наносят.
— Афарин! Афарин! — крикнул он в восторге.
Но тут же опять вспыхнуло раздражение. Нет, не оттого, что какой-то там Аргын не встал перед ним на колени. Если он приветствовал лишь кивком головы, таковы, значит, их дикие обычаи. Причина в другом. Ведь если бы хитрый Богара поступился своими тайными расчетами и вместе с этими двумя тысячами львоподобных воинов прислал еще тысяч семь-восемь, какая была бы существенная подмога! Кони быстрые, оружие отменное. А про ратное искусство их и говорить нечего.
Тимур собрал волю в кулак, постарался подавить разгорающийся гнев. И впрямь, даже если не десять, а двадцать тысяч дал бы — все равно они рядом с грозными, не ведающими страха туменами Тимура-Гурагана были бы схожи с впадающей в море речушкой. Так что и душу травить незачем. Море и есть море. Какая сила может его укоротить?
Эмир не стал дожидаться конца «сражения», повернул коня к своему шатру. Когда же Аргын пригласил его на бишбармак и кумыс, посчитал за ту же невоспитанность. Лицом посуровел, брови переломились. Но и на этот раз он сдержал раздражение, лишь усмехнулся про себя: откуда и знать сыну дикого народа, как нужно вести себя с царями?
Пустив коня рысью, эмир чуть слышно проговорил:
— Пусть их место будет в раю, — и провел руками по лицу.
Один из сыновей, ехавший рядом, не расслышав, переспросил:
— Слушаю, великий хазрет?
Тимур приказал тусклым голосом:
— Перевести башкирские тысячи в самый первый ряд передового тумена в центре.
Уже этим самым войска Аргына заранее были обречены на гибель. Башкиры, отбив первое нападение Тохтамыша, должны были остаться лежать, как те искалеченные бурей деревья, но ценой своей жизни открыть передовым туменам эмира дорогу в центре.
Поначалу Аргын не понял, что ждет его войско. Когда снова тронулись в поход и его тысячи перевели во главу колонны, он это даже истолковал к лучшему. Сзади только и знали что глотали пыль, а здесь хоть вдоволь, всей грудью дышишь свежим воздухом. На привале же трава коням достается свежая, невытоптанная, вода чистая, незамутненная.
Сразу, как влились в войска Тимура, Аргын попытался отыскать брата Айсуака. Но в растянувшихся на десятки верст воинских колоннах найти нужного человека было немыслимо. И еще Хабрау все никак не может уехать из войска. Да и джигитам не хочется отпускать его от себя.
В течение двух дней, не прерывая движения, тумены великого эмира обучались новому боевому построению. И здесь башкиры не подвели, заслужили похвалу темника авангарда. Аргыну с Таймасом и обоим тысячникам накинули на плечи дорогие зиляны.
Когда до речки Кондурчи оставалось с полдня пути, ранним вечером, в самом начале сумерек, был дан приказ занять боевой порядок и располагаться на отдых. Аргын уже слышал, что разведчики наткнулись на заставы Тохтамыша, сошлись в рукопашной и было с обеих сторон много раненых, даже убитых. Значит, уже завтра на рассвете его джигиты сойдутся с неприятелем лицом к лицу.
Вдруг тревога охватила его, он отправился искать Хабрау. В походе сэсэн ехал в рядах то одной сотни, то другой. Мерно идут кони. И в плавный их ход, топот копыт вливается звон домбры. В какой сотне Хабрау, там и боевая песня — то звучит приглушенно, то вдруг взлетит дружно.
И сейчас, на отдыхе, сэсэн ложиться не спешит. Собрал вокруг себя джигитов, играет на домбре, напевает кубаир:
Притихли джигиты. Аргын, стараясь остаться незамеченным, отошел в сторону, присел на корточки и задумался. В последнее время он свои грубые замашки и жестокость к воинам словно бы забыл. Вдруг порою пройдет по сердцу какая-то печаль ли, тревога ли, и погибший в войсках Орды брат Таргын вспоминается, а задремлет, приходит в сон и изводит его Зумрат, отцова молодая жена.
Все текут и текут строки кубаира, как бурлящая на перекатах река, рокот домбры то взлетает брызгами ввысь, то затихает и идет журчащим круговоротом. «Если спрячешь саблю в ножны, станешь ты рабом Орды. Будешь прятаться от схватки, станешь ты рабом Орды», — поет сэсэн, крепит в джигитах отвагу, зовет их в завтрашнем бою биться с врагом без пощады.
Поначалу Аргын был против того, чтобы Хабрау шел с ними в поход. До домбры, до песни ли в бою? И другие турэ поддержали его, не хотели славного сэсэна отправить прямиком в огонь. Но Юлыш сказал: «Только Хабрау сможет разыскать Айсуака и тех джигитов. К тому же в войсках Тимура есть у него друг. Не такое это дело, освобождение заложников, чтобы можно было обойтись без знакомства», — чем и прекратил спор. Пришлось Аргыну согласиться. А теперь сэсэн здесь, и в том для него утешение. Но и забота; как бы побыстрее, до начала смертного боя, выпроводить отсюда сэсэна.
У Хабрау же свои мысли, свои помыслы. Будет от него польза в бою или нет, но оставить товарищей он не мог. Джигиты в глаза ему смотрят, им нужны слова надежды.
Когда их с правого крыла перевели в центр, на самое острие удара, Хабрау, как и Аргын с Таймасом, понял, что ожидает башкирское войско. Вместе с передовым туменом они полягут первыми. Но разве из-за этого отступит он в задние ряды? Коли останется жив, найдет и освободит заложников. А пока его место здесь — плечом к плечу со своими джигитами.
18
Богара метался, не находя себе места. Больше двух недель миновало, как ушел Аргын, но до сего времени от него никаких вестей. По расчетам бея, Хромой Тимур давно пришел на берега Итиля. Должно быть, эмир и хан уже сошлись в бою, и кто-то потерпел поражение, а кто-то торжествует победу. Но почему же до сего времени нет гонца от Аргына? Ведь условились же! Или самой и две тысячи его ратников остались лежать на поле боя?
С тяжелым сердцем отправил Богара своего сына в путь. Но что он мог поделать? Когда разговор зашел о том, кого поставить во главе уходящего в распоряжение Хромого Тимура двухтысячного войска, большинство турэ уткнулись глазами в землю. Ни один из них не вскочил, не сказал: «Я пойду, почтенный бей!» Он и послал своего сына — дабы показать, что дело, начатое им, надежно. Ладно еще, хватило у бея ума назначить горячему неопытному Аргыну в помощники старого Таймаса-батыра.
Терзается Богара из-за Аргына, из-за томящегося в заложниках Айсуака, но более того — здешние дела всю душу извели. Да и как не извести? Более двадцати тысяч стоят у него в верховьях Демы и Ашкадара, и держать их в узде с каждым днем становится все трудней. Какой отряд ни возьми, воины не ладят между собой, ссоры вспыхивают по любому пустяку, даже порой доходит до сабель. И ни уговорами, ни наказанием их не осадить, не утихомирить. Оно и понятно: когда войска топчутся на одном месте, воины изнывают от безделья и неизвестности, падает дисциплина. Слышно, что джигиты из дальних земель ропщут: «Зачем нас на коней посадили, если на привязи решили держать? Мы тут будем стоять, а там кто-нибудь наши аулы захватит!» — и хотят разъехаться по домам.