– Мой господин, – сказал Тонио. – Не окажете ли вы мне после стольких милостей еще одну? Не можем ли мы с вами пройти сейчас вдвоем в часовню? Не изволите ли вы принять мою исповедь?
9
Молча прошли они по коридору. А открыв двери часовни, обнаружили, что в ней очень тепло. Перед мраморными святыми мерцали свечи, а золотые двери дарохранительницы чуть светились над гладкой белизной покрытого тканью алтаря.
Кардинал прошел на первый ряд резных стульев, установленных перед поручнем, и сел, предложив Тонио соседнее сиденье. Им не было необходимости использовать деревянную кабинку исповедальни. Кардинал склонил голову, давая Тонио понять, что он может начинать, когда захочет.
– Мой господин, – сказал Тонио. – То, что я скажу вам, должно остаться тайной исповеди. Этого нельзя открывать никому.
Кардинал нахмурился.
– Марк Антонио, почему ты напоминаешь мне об этом?
Он поднял правую руку и сделал решительный знак благословения.
– Потому что я не прошу формального отпущения грехов, мой господин. Возможно, я просто ищу справедливости. Я ищу правды перед лицом небес. Я не знаю точно, чего ищу, но должен сказать вам, что человек, пославший ко мне наемных убийц, – мой собственный отец, известный всем и каждому как мой брат.
Дальнейший рассказ потек быстро, четко, словно годы смыли с него все банальности и ненужные подробности, оставив лишь голую канву. Лицо кардинала заострилось от боли и сосредоточенного внимания. Опущенные гладкие веки смотрелись полукружиями над его глазами. Иногда он качал головой, не прерывая красноречивого молчания.
– То, что было сделано со мной, давно подтолкнуло бы любого другого к мести, – прошептал Тонио. – И я знаю, что лишь мое счастье вынуждало меня отсрочивать достижение своей цели. Я не отношусь к своей жизни с ненавистью или презрением. Я ценю ее. Голос для меня был не только божьим даром, но и радостью, и все люди вокруг стали моей отрадой, хотя похоти всегда было в избытке, а вот страсти явно не хватало. Я не могу этого отрицать. Но я живу. Иногда я кажусь сам себе стаканом с водой, попавшим под лучи солнца, когда свет буквально взрывается в нем, так что стакан становится самим светом.
Так как же я мог убить его? Снова сделать мою мать вдовой, а детей – сиротами? Как мог я принести мрак и смерть в этот дом? И как я мог поднять на него руку, когда он – мой отец, и в любви к моей матери он даровал мне жизнь? Как мог я сделать это в тот момент, когда, не считая моей ненависти к нему, жил в счастье и довольстве, которого не знал никогда, даже в детстве?
Поэтому я все откладывал задуманное. Я решил, что у Карло должно быть двое детей. Я ждал. И даже тогда, когда не осталось ничего, чтобы удержать меня, когда я снял свои обязательства перед теми, кого любил, и ничто больше не стояло на моем пути, боязнь разрушить собственное счастье вынуждала меня бездействовать. Но что еще более важно, мой господин, – мое счастье заставляло меня испытывать вину за то, что я собираюсь убить его. Почему он должен умереть, когда у меня есть весь мир, любовь и все, о чем только может мечтать мужчина! Вот вопросы, которые я задавал себе.
Но даже сегодня, в этот самый день, я еще тянул, борясь со своей совестью и своей целью. Я спорил не с другими, а с самим собой.
Мгновение помолчав, Тонио горестно вздохнул.
– И теперь вы видите, что он сам разрубил этот узел: подослал наемников, чтобы убить меня. Теперь он может это сделать. Моя мать умерла и похоронена. Четыре года прошло, с тех пор как кто-либо мог отыскать те неоспоримые мотивы, которые в случае моего убийства обеспечили бы ему смертный приговор. Да в те годы я был предан дому, семье и даже ему, последнему отпрыску нашего рода.
И, подослав этих убийц с приказом зарезать меня, он попытался разрушить саму жизнь, что удерживала меня вдали от него, ту жизнь, что говорила мне: забудь его, пусть живет!
Но я не могу забыть его. А теперь он не оставил мне выбора. Я должен поехать туда и убить его, и, Бог свидетель, нет такой причины, по которой я не могу сделать это, а потом вернуться к тем, кого я люблю и кто меня ждет. Скажите же мне, что нет причины, по которой я не могу погубить себя для того, чтобы рассчитаться с этим человеком, тем самым, что сегодня пытался убить меня.
– Но можешь ли ты рассчитаться с ним, Марк Антонио, – спросил кардинал, – не жертвуя собственной жизнью?
– Да, мой господин, – ответил Тонио с уверенностью. – Я могу это сделать. Уже давно я нашел способ заполучить его в свои сети с минимальным риском для себя.
Кардинал молча обдумывал все услышанное. Прищурившись, он смотрел вдаль, на дарохранительницу.
– Ах, как мало я тебя знал, как мало я знал о том, что ты пережил… – наконец произнес он.
– Мне в голову пришел один образ, – продолжал Тонио. – Весь вечер он мучил меня. Речь идет о старой легенде, в которой великому завоевателю Александру преподнесли так называемый гордиев узел, а он разрубил его мечом. Ибо это верная метафора того, что происходит у меня в душе. Настоящий гордиев узел из желания жить и веры в то, что я не смогу жить, пока не уничтожу его и тем самым не буду уничтожен сам. Что ж, он разрубил гордиев узел ножами своих наемников. И сегодня вечером, когда я улыбался, говорил или даже пел на сцене, я постоянно думал о том, что теперь мне ясно, почему эта древняя легенда всегда мне не нравилась. Ну какая же мудрость в том, чтобы просто разрубить – и уничтожить – загадку, которая поставила в тупик куда более ясные головы? Какое грубое, трагическое непонимание! Но так обычно и ведут себя мужчины, мой господин: они разрубают или отрезают. И наверное, только те из нас, кого нельзя причислить к мужскому роду, могут увидеть мудрость добра и зла в более полном свете и постичь ее парализующую силу.
О, если бы я был волен так поступить, я бы проводил все свое время с евнухами, женщинами, детьми и святыми, презирающими вульгарность мечей! Но я не волен. Он приходит за мной. Он напоминает мне, что мужское начало невозможно так легко истребить и что его можно вытащить из самого моего нутра и отправить на борьбу с ним. Все так, как я всегда и считал: я не мужчина и мужчина одновременно, и я не могу жить ни как тот, ни как другой, пока он остается безнаказанным!
– Тогда есть лишь один верный способ выхода из тупика. – Кардинал наконец повернулся к нему. – Ты не можешь поднять руку на отца, не поплатившись за это. Ты сам мне это сказал. Нет нужды цитировать тебе Писание. И тем не менее твой отец пытался убить тебя, потому что он тебя боится. Услышав о твоем триумфе на сцене, о твоей славе, о твоем богатстве, о твоем фехтовальном мастерстве, о том, какие влиятельные люди стали твоими друзьями, он не может не полагать, что ты собираешься выступить против него.
Так что ты должен поехать в Венецию. Ты должен сделать так, чтобы он оказался в твоей власти. Я могу послать с тобой своих людей или людей графа ди Стефано, как тебе будет угодно. И устрой с ним очную ставку, если ты так этого хочешь. Убедись в том, что все эти годы он страдал в наказание за то зло, что причинил тебе. А потом отпусти его. И тогда он обретет столь необходимую ему уверенность в том, что ты никогда не причинишь ему зла. Ты же получишь свою сатисфакцию. Гордиев узел будет распутан, и мечи окажутся не нужны.
Все это я говорю тебе не как священник. Я говорю как человек, испытывающий благоговейный ужас перед тем, что ты пережил, что ты потерял и чего добился, несмотря ни на что. Бог никогда не испытывал меня так, как испытывал тебя. А когда я согрешил перед своим Богом, ты был добр ко мне в моих грехах и не выказал ни презрения, ни чудовищного превосходства над моей слабостью.
Поступай так, как я сказал тебе. Человек, позволивший тебе жить так долго, не хочет на самом деле убивать тебя. Прежде всего он хочет получить твое прощение. И только когда ты увидишь его перед собой на коленях, ты сможешь убедить его в том, что у тебя есть сила, чтобы простить его.