— А ты никогда не представлял себе, что это может случиться? — медленно спросил он. — С мужчиной? Или с женщиной?
Он закрыл глаза, и его словно унесло потоком нежности, когда он услышал ответ, такой же тихий, как прежде:
— Никогда.
4
Когда Гвидо пришел, было уже очень поздно.
Во дворце царила абсолютная тишина. Похоже, кардинал рано ушел в свои покои. Лишь в нижнем этаже кое-где горел свет. Коридоры были погружены во мрак, белые скульптуры — полуразбитые боги и богини — таинственно светились в темноте.
Поднимаясь по лестнице, Гвидо чувствовал себя совершенно измотанным.
Он провел всю вторую половину дня с графиней на ее вилле на окраине Рима. Синьора Ламберти приехала для того, чтобы решить кое-какие вопросы, связанные с переездом в этот дом в конце года, и теперь собиралась пробыть в Риме всего несколько дней, чтобы, вернувшись накануне Рождества, провести весь оперный сезон здесь.
Делала она это для Гвидо и Тонио, поскольку сама предпочитала юг, и Гвидо был благодарен ей за такое решение.
Но когда он увидел, что у них, похоже, не будет возможности сегодня остаться наедине, то почувствовал себя оскорбленным и чуть ей не нагрубил.
Графиня несколько удивилась, но поняла его и велела следовать за ней в палаццо, в котором остановилась в качестве гостьи. А когда они очутились в постели, их обоих поразило то вожделение, с каким набросился на нее Гвидо.
Они никогда не говорили об этом, но в их совокуплениях именно графиня всегда играла ведущую роль. Ей доставляло удовольствие самой заводить и возбуждать Гвидо своими бесстрашными, нежными губами и руками. На самом деле она обращалась с маэстро так, словно он принадлежал ей. Она ласкала его, как ребенка, как свою собственность, как будто он был бесконечно привлекателен для нее, как будто он был человеком, которого она нисколечко не боялась.
Гвидо нравилась ее заботливость. Почти все кругом опасались его, а с ней он мог не беспокоиться о том, что она думает.
На каком-то подсознательном уровне он знал, что она имела для него чисто символическое значение. Она была женщиной, а Тонио был Тонио, предметом его страсти.
Гвидо понимал, что так всегда бывает между мужчинами и женщинами и мужчинами и мужчинами, и если ловил себя на мысли о том, что размышляет над разницей в отношениях, то старался немедленно выкинуть это из головы.
Но в этот день он вел себя почти как животное. Новая, незнакомая спальня, странное поведение ученика, короткая разлука — все вместе делало их с графиней любовную игру особенно изощренной.
Потом они не сразу встали с постели: пили кофе и ликер и разговаривали.
Вдруг Гвидо пришла в голову мысль: интересно, почему они с Тонио так враждуют? Сегодня утром их ссора, возникшая из-за вопроса о женской роли, достигла своего уродливого апогея, когда Гвидо предъявил контракт, который Тонио подписал с Руджерио, и там черным по белому было сказано, что он нанят в качестве примадонны. Тонио яростно отшвырнул контракт в сторону. Было видно, что он усматривает в этом предательство.
Но Гвидо заметил первые признаки того, что Тонио сдается. Выразилось это в том, что какое-то время спустя он сердито заявил, что никогда не примет сценический псевдоним. Он станет известен публике только как Тонио Трески. Если же обязательно нужно одно имя, то пусть его называют просто Тонио.
Гвидо разозлился. К чему такое отклонение от общепринятой нормы? Тонио обвинят в гордыне. Разве он не понимает, что большинство людей никогда не поверят в то, что он — венецианский патриций? Они будут считать это претенциозностью с его стороны.
Тонио явно был оскорблен.
Он долго молчал, а потом решительно заявил:
— Мне все равно, что будут считать люди. Это не имеет никакого отношения к тому, где я рожден и кем мог бы стать. Мое имя — Тонио Трески. Вот и все.
— Хорошо, но ты исполнишь роль, которую я напишу для тебя, — настаивал Гвидо. — Тебе платят столько же или даже больше, чем опытным певцам. Тебя привезли сюда, чтобы ты сыграл женскую роль. Твое имя, будь то Тонио Трески или любое другое, напишут крупными буквами на афишах, хотя ты пока для здешней публики никто. И привлечет их в театр только твоя молодость, твоя внешность и все прочее в этом роде. Публика ждет, что ты появишься в женском платье.
Произнеся эти слова, он не мог смотреть в лицо Тонио.
— Я этому не верю, — мягко ответил Тонио. — Три года ты мне твердил, что римская публика — самая строгая во всем мире. А теперь говоришь, что она жаждет увидеть всего лишь мальчика в юбках. Ты когда-нибудь видел старые гравюры с изображением орудий пыток? Железные маски и браслеты, настоящие пыточные костюмы? Вот чем будет для меня женское платье! А ты говоришь: «Надень его»! А я говорю: «Не надену».