Однако, когда август достиг своего пика, и явившаяся, как было условлено, княжна обмолвилась о том, что князь Алексей Михайлович подумывает перебраться в сентябре в столицу, что означает невозможность новых встреч до самого начала бального сезона, Сергей испугался: Петербург мог стать серьезной преградой их роману, порушив все на корню, ведь он прекрасно знал высшее общество, где имелись женихи куда более привлекательные. И без того не оставляющие его в покое строки предсказания вновь набатом отозвались в голове, затуманивая разум.
Тем более что случилось и подтверждение тем словам: Ирина уже однажды стала его спасением, когда они, вспомнив детские приключения (оказалось, и барышне были не чужды побеги из-под надзора гувернантки), исследовали старую церковь, и на молодого графа едва не упала гнилая балка — каким уж чудом княжна заметила это, он не знал, но если бы она не оттолкнула его в сторону, удар пришелся бы точно в голову и стал бы смертельным.
Прервавшие женскую речь слова о венчании были необдуманны, и даже сам молодой граф от собственной настойчивости ошеломленно замер, но ответ Ирины стер это чувство и ввел в шоковое состояние.
Отказ.
Сергей было подумал, что ослышался, но его худшие предположения подтвердились — княжна и вправду не желала входить в его семью и не видела его своим мужем. На просьбу объясниться, поскольку он принимал ее благосклонность за расположение и наличие ответных чувств, Ирина лишь покачала головой: она всячески старалась сразу поставить границы, которые не должны были пресечься. Ей польстило внимание, но о серьезных отношениях она совершенно не думала.
В иных обстоятельствах Сергей бы принял мнение барышни, перестав ей докучать и ограничившись редкими письмами, которые постепенно бы тоже прекратились. Но преследующие его днем и ночью слова гадалки возобладали над разумом, не оставляя выбора: Ирина должна была согласиться на венчание. Конечно, можно было обратиться к дядюшке, чтобы главы семейств решили этот вопрос, но подобное действие бы сильно ударило по самолюбию. Он должен был все сделать сам.
Если бы у него было время, возможно, он бы просто дал княжне возможность рассмотреть его достоинства лучше, дождался бы ответных чувств. Но все, чем он располагал — несколько суток до отъезда всего семейства Голицыных, и потому он мог лишь действовать — не ждать. Действовать грубо, беспринципно, не считаясь с желаниями дамы: стоящая на кону жизнь и спокойствие матери были бесценны. Что-то ему говорило — он будет ненавидеть себя за такой поступок, и вряд ли Ирина простит его сразу, но она однажды обязательно поймет и обязательно примет его чувства. Он обещал себе — клялся перед образами — что будет ей лучшим из мужей, чтобы искупить собственный отвратительный поступок. Но сейчас у него не было выхода.
Памятуя о том, что честь для рода Голицыных всегда была превыше всего, поставленная на одну ступень с долгом перед Царем и Отечеством, приносящая в жертву даже личные желания и чувства, если это требовалось, он осмелился сыграть на главном принципе княжны. Соблазнить ее. Обставить все так, чтобы со стороны это выглядело не насилием, но и ее собственным желанием, пусть и под воздействием взятого из кладовой дядюшки вина, к которому Ирина была крайне восприимчива. И поутру ему оставалось лишь противопоставлять обвинениям в свой адрес ее же собственные слова, сказанные той ночью.
Расчет был верен: Ирина проклинала его и день их встречи, но дала согласие на помолвку, лишь прося не торопить ее хотя бы с датой венчания. В сравнении с мыслью прийти на покаяние к батюшке брак с графом Перовским казался не самой страшной мукой. Она хорошо знала, что удара по и без того находящейся в шатком положении фамилии Алексей Михайлович не переживет.
Сергей принял ее просьбу — чувствующий за собой вину, он желал как можно сильнее смягчить это неприятное ощущение. Даже родителям было решено не сообщать о договоренности: пока все должны были думать, что между ними развивается роман — иначе скоропалительное венчание бы долго осуждали все кому не лень. А ближе к зиме молодой граф бы официально испросил руки у Алексея Михайловича, после чего можно было бы договариваться о торжестве.
Казалось, все складывается удачно, если бы не внезапный арест князя Голицына и ссылка для его семьи.
Страх, едва отступивший после согласия княжны, вернулся. Предвидела ли это гадалка? Знала ли, что их разлучат? Намекала ли на то, что он должен что-то сделать, если хочет жить? Только он не был приближен ко двору, не мог никак повлиять на решение Императора, не мог просить милости. Он вообще ничего не мог.
Когда в октябре к нему обратился князь Остроженский, как выяснилось, родной дядюшка Ирины, предложив свою помощь с устроением свадьбы, Сергей ухватился за него как за спасительную соломинку, протянутую высшими силами. Вместе они должны были добиться возвращения княжны в Россию, пусть и пришлось бы запастись терпением: Борис Петрович сразу предупредил — такие дела в одночасье не решаются. И Сергей ждал. Выполнял просьбы старого князя и ждал, тем более что по началу ничего богопротивного в этих поручениях не было: до той поры, пока перед ним не встала задача убить сестру своей невесты. Чем помешала князю Остроженскому собственная племянница, молодой граф не стал узнавать — это уже не имело никакого значения.
Единственное, о чем он мог думать — брак, о котором они столько раз в письмах говорили с Ириной. Его собственная жизнь. Спокойствие матери. Ради этого он поставил все на кон.
И проиграл.
Комментарий к Глава седьмая. День за днем — кораблекрушение
*Мадам Ленорман (Мария Анна Аделаида) — известная французская прорицательница, умершая в 1843 году. Предсказывала будущее многим великим лицам (включая Российских Императоров), считалась модной гадалкой, попасть к которой пытались все, хоть немного верящие в дар прорицателей.
Что касается болезни цесаревича — она действительно имела место быть, и доктор Шестов действительно предполагал простуду, однако его квалификация вообще подвергалась серьезному сомнению, поэтому катализатором явно выступила не невинная прогулка во внутреннем дворике. И не простуда там была.
Здоровье Николай действительно перенял от матери, если верить серьезным источникам: вряд ли это будет спойлером, ибо история РИ спойлерит куда сильнее, но туберкулез, с которым жила столько лет Мария Александровна, присутствовал и у цесаревича. Первая дочь императорской четы предположительно тоже получила наследственное заболевание, поскольку умерла от менингита.
========== Глава восьмая. И хлынет мгла, и ночь разверзнется еще бездонней ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 19.
Кем бы ни был тот, кто так яростно желал очернить Катерину перед правящей фамилией и в первую очередь перед ее благодетельницей, он идеально рассчитал время: цесаревич, активнее всего выступающий в ее защиту, сейчас не мог даже с постели встать, и об его участии в ее судьбе сейчас говорить не приходилось. Государыня, какой бы всепрощающей ни была, крайне болезненно относилась ко всему, что связано с детьми, особенно со старшим сыном и дочерью, и даже если бы она сумела закрыть глаза на пропажу драгоценностей, то простить покушение на дочь — вряд ли. Имей Катерина сейчас возможность оценить ход мыслей неизвестного, она бы, вероятно, даже восхитилась, однако ей было отнюдь не до раздумий над собственной судьбой и чужими интригами: единственное, о чем она тревожилась — состояние Императрицы, на которую не смела сейчас поднять глаз. Продолжая стоять на коленях в нескольких шагах от нее, закусив губу с такой силой, что рот наполнился солоноватым привкусом крови, она боялась даже сделать лишний вдох. И не знала, что сказать.
Она не намеревалась что-либо утаивать — в том не было нужды. И смысла. Но как начать свое покаяние? Какими словами объяснить причины, которые в тот момент толкнули ее на преступление?
— Какую цель Вы преследовали?
Голос Императрицы был совершенно бесстрастным, как и взгляд, боль в котором сменилась пустотой. Те, кто лицезрел лишь такое выражение ее лица, вряд ли могли предположить, что Мария Александровна способна на искреннюю улыбку и ласковое слово — тонкие поджатые губы и едва сдвинутые к переносице брови вкупе с некоторой неправильностью черт создавали впечатление крайне требовательной, подчас даже строгой и живущей по уму, а не по сердцу, натуры.