— Ваше Императорское Величество, я бы никогда не осмелилась даже помыслить о том, чтобы причинить вред Великой княжне, — с трудом совладав со своим дрожащим голосом, Катерина медленно, почти выдавливая каждое слово, заговорила. — Я не имею смелости просить Вас о снисхождении, но могу поклясться своей жизнью: даже если бы Анна Федоровна не вошла в тот момент, я бы не причинила вреда Великой княжне. Мадам Тютчева должна была увидеть это.
— Я Вас не понимаю, — нахмурилась Императрица.
— Мне стоило во всем сознаться еще раньше, но я… я не желала доставлять Вам поводов для волнений, — тяжело сглотнув, она постаралась вычленить из хаоса мыслей хотя бы одну связную и позволяющую распутать весь клубок. — Мой д… — она запнулась, — …князь Остроженский желал, чтобы я совершила покушение на Его Императорское Величество.
Мария Александровна даже если и желала сохранить это непроницаемое и тяжелое выражение лица, не сумела скрыть проскользнувшего в глазах изумления. Впрочем, все так же стоящая на коленях с опущенной головой Катерина этого не увидела, пытаясь продолжить рассказ.
— Он желал мести. Желал совершить переворот. С моей помощью, — еще никогда слова не давались ей настолько тяжело; ног и рук она уже не чувствовала, и, казалось, что язык вскоре тоже парализует. — Он надеялся, что я… что я… стану Императрицей, — окончание фразы она буквально прошелестела, ощущая, как перед глазами уже рябит и расплывается золотой узор малинового ковра. — Ему было известно о моих чувствах. К Его Высочеству. Я уверена — это он виновен в смерти Дмитрия. Он хотел, чтобы я разорвала помолвку. Чтобы добилась обручения с Его Высочеством.
Ее трясло. Даже сильнее, чем в тот проклятый январский день, когда ей пришлось дать согласие на богопротивные действия. К горлу подкатывал ком, горячий пот липкими пальцами прошелся по спине, обнял за плечи. Тошнило так, что каждое новое слово усиливало это состояние. Она уже не могла даже сделать полноценный вдох, и отнюдь не корсет был тому виной.
— Я хотела рассказать обо всем Императору, но он бы не поверил мне на слово, а доказательств у меня не было. Пришлось лгать — сделать вид, что я готова принять участие в его планах. Я боялась, что иначе он сотворит все, что задумал, чужими руками, и я не смогу никак его остановить. Он… он хотел полностью избавиться от Императорской семьи. Когда он отдал этот приказ, на убийство Его Величества, я… я понадеялась, что смогу наконец вывести его на чистую воду.
— Почему тогда Вы совершили покушение на Великую княжну?
— Он переменил свое решение: желая доставить как можно больше государю, он пожелал начать с Великой княжны. Благодаря Его Высочеству момент моей встречи с его посыльным, передавшим мне орудие убийства, имел свидетелей.
— Постойте, — Императрица тут же прервала ее речь, — мой сын знал…
Она даже не успела закончить свой вопрос, тут же получив отрывистый кивок в подтверждение.
— Без помощи Его Высочества я бы ничего не смогла сделать, но он не знал, что именно я планировала, иначе бы наверняка предпринял попытку отговорить или помешать.
В комнате повисла тишина, густая и плотная, окутывающая коконом и обездвиживающая. Катерина замолкла, стараясь удержаться в сознании, хотя с каждой секундой это делать становилось все сложнее. Мария Александровна устремила взгляд в противоположную стену, на позолоченную резную раму большого зеркала, обдумывая сказанное фрейлиной. В прозвучавших фразах не чувствовалось лжи, и если бы княжна пожелала найти себе оправдание, она бы явно придумала нечто более простое. Да и говорила бы иначе — в этом Императрица была уверена. Но история оказалась настолько запутанной, что она не знала, как ей следует отреагировать.
За одну только мысль о покушении на жизнь Великой княжны ее стоило казнить. Но это было чужим приказом и принятым не в силу схожести мнений. Она желала подставиться под удар и защитить. Это не то, что требовало наказания. Если бы Император не поверил ей, она была бы заточена в Петропавловской крепости и, позже, расстреляна как государственная преступница. Но, по всей видимости, ее невиновность подтвердилась, и потому ее стоило отблагодарить за этот отчаянный шаг. И за преданность.
Мария Александровна умела ценить верность. И умела видеть искренность.
Вернув внимание склонившейся перед ней фрейлине, она еще с минуту изучала ее дрожащую фигуру взглядом, полным горечи, прежде чем подняться с кушетки.
— Встаньте, Катрин.
Уже одно то, что государыня обратилась к ней по имени, заставило Катерину задохнуться. Слабый хриплый выдох сорвался с губ, когда она поняла, что в этом приказе не было ни капли гнева. Из негнущихся пальцев гладкие шелковые юбки выскальзывали, практически парализованные страхом и моральным истощением ноги не желали слушаться, и для того, чтобы подняться с колен, потребовалось более пяти попыток. Наверное, со стороны она выглядела жалко и ни в какое сравнение не шла с той преисполненной внутренней гордости и стати барышней, что несколькими часами ранее холодно отражала колкости Ланской. Но сейчас ее совершенно не волновало, какое впечатление она производит: внутри о железные прутья билась окровавленной грудью птица-надежда и молила о прощении душа.
— Каким бы ни было Ваше решение, Ваше Императорское Величество, я покорно ему повинуюсь. Только прошу Вас, пусть князь Остроженский будет найден и наказан.
В который раз Мария Александровна не могла не поразиться своей фрейлине: вместо того, чтобы просить о помиловании, она искала справедливости. Худощавая рука с множеством колец осторожно легла на склоненную голову: Катерина так и не подняла глаз, то ли не имея сил, то ли ощущая слишком тяжелый груз вины.
— Возвращайтесь в свои покои, Катрин. На сегодня Вы освобождены от своих обязанностей.
Отойдя от своей фрейлины, Императрица медленно прошла к одному из высоких окон, за которым просматривался северо-западный ризалит, где когда-то проживала покойная Александра Федоровна. Дворец давил своими размерами, даже среди десятков комнат было невозможно скрыться и найти уединение; целый штат придворных дам заставлял лишь острее ощущать свое одиночество. Скорее бы уехать в Царское, вздохнуть свободно и, пусть это даже будет иллюзией, но вернуться в ту жизнь, которой они жили до коронации. Без этих бесконечных интриг и сплетен, без страха за жизнь детей.
Хотя глубоко внутри Мария Александровна знала — куда бы она ни отправилась, это будет с ней вечно. До последнего удара сердца.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 22.
Николай до сих пор не понимал, что именно в действительности послужило причиной его болезни, потому как встал с постели он так же внезапно, как и слег, спустя трое суток. Ни жар, ни головная боль, ни спина сейчас его не беспокоили, словно бы произошедшее оказалось дурным сном, не имевшим связи с реальностью. Единственное, что никак его не оставляло — какая-то странная слабость, иной раз хотелось присесть и выдохнуть, будто он слишком много на себя взвалил; порой картинка перед глазами словно подергивалась дымкой, а ноги отказывались повиноваться с привычной покорностью, но подобные минуты были редки, и цесаревич предпочел не рассказывать о них никому, особенно Шестову, списывая все на остатки простуды. Тем более что дела не желали ждать.
Распрощавшись с Максимовским, назначенным к нему для чтения военной администрации, и упросив Сергея Григорьевича перенести их беседу на час, Николай спешно покинул кабинет, намереваясь покончить хоть с одной задачей, невольно отложенной из-за внезапной болезни. Помимо того, что он попросту не желал и дальше пребывать в неведении, он опасался, что Император все же возьмет дело в свои руки и в силу недостаточной осведомленности вынесет неверное решение.
Охрана Петропавловской крепости только удивленно переглянулась, когда цесаревич в сопровождении пары жандармов и смотрителя уверенным быстрым шагом миновал главный пост и направился в сторону Секретного дома, практически пустующего — все же, угроза короне появлялась не так часто и не в таком объеме, чтобы заполнить все камеры. Не составило труда и предположить, что стало причиной визита Наследника Престола в Алексеевский равелин, если учесть, что одного из заключенных сюда направили именно его приказом. Явно не приговоренный к каторжным работам Чернышевский.