Он выяснил все, что мог.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 24.
Последнее воскресенье перед Пасхой становилось праздничным днем, словно бы дающим возможность набраться сил на последнюю самую строгую — страстную — седмицу: сегодня дозволялись и веселье, и даже вино. Но Катерина отнюдь не потому так ждала этого дня: ей не был в тягость пост — напротив, она с истинным смирением придерживалась всех правил и появлялась на каждой церковной службе, вечерами неизменно присутствуя у государыни, чтобы читать духовные книги. Душа, истерзанная и потухшая, желала прощения, а о покое даже не молила. Вместе с Марией Александровной, глубоко преданной христианской вере еще с момента появления в России, Катерина выстояла всенощную в дворцовой церкви, прижимая к груди веточки вербы и не замечая стекающих на руку капель воска от зажженной свечи. Пронзительные голоса, слившиеся воедино, наполняли столь долгожданной легкостью, и если становилось так хорошо только лишь сейчас, она имела смелость надеяться, что, пройдя таинство святого причастия, она действительно сумеет избавиться от всего, что тяготило.
Окропленные святой водой веточки нашли свое место у икон в углу, где должны были храниться до выходного дня, когда удастся навестить могилу батюшки, чтобы оставить на ней вербу, а сама Катерина по возвращении из церкви едва сумела (не без помощи разбуженной служанки) избавиться от верхнего платья и корсета, ощущая, как туманится сознание. Она даже косы не расплела — столь долгожданный сон, впервые за несколько дней не исполненный кошмарных видений, охватил внезапно и крепко. Настолько, что пробудилась она уже в одиночестве: постель Сашеньки, располагавшаяся напротив, была идеально застелена, а ее любимая шаль отсутствовала. Тревожно оглянувшись на часы, Катерина было побледнела — к Императрице надлежало являться в девять — но почти сразу вспомнила о милости оной и облегченно опустилась обратно на подушки; Мария Александровна дозволила ей приступить к обязанностям парой часов позже. Если бы сегодня было ее дежурство, вряд ли бы подобное разрешение было бы получено, но ей повезло.
Как оказалось — не только в этом.
То ли виной тому был праздник, то ли просто Императрица желала провести сегодняшний день в тишине, но она оставила подле себя только дежурную фрейлину и Анну Тютчеву, остальных распустив после обеда. Предоставленная самой себе, если не считать приставленных к ней жандармов, Катерина не знала, чем занять разум, в минуты отдыха моментально возвращающийся не к самым приятным думам. Не спасала даже что-то щебечущая о детском базаре, устраиваемом перед Вербным воскресеньем, Сашенька: стараниями батюшки хорошо знакомая с традициями этого церковного праздника, она рассказывала одну историю за другой. Но Катерина едва ли ее слышала — день за днем она ожидала решения Императрицы, и как бы ни силилась она найти себе занятие, все оканчивалось провалом. Единственным спасением стали молитвы, но они не могли быть бесконечны.
Она до сих пор не знала, что будет с ней дальше. После того разговора государыня вызвала к себе мадам Тютчеву; беседа их длилась с полчаса, после чего все фрейлины, присутствовавшие в тот день, были приглашены в кабинет, где обязались молчать об инциденте с украшениями. Несмотря на то, что Императрица должна была отлучить провинившуюся от Двора, в действительности к ней были лишь приставлены жандармы, как к находящейся под подозрением. Возмущение Ланской, похоже, более всех ратовавшей за справедливый приговор, было пресечено жестким взглядом Марии Александровны, уведомившей ее — и всех остальных — в том, что по данному делу еще будет проведено расследование из-за недостаточно веских доказательств. На вопрос же о том, почему Катерину не заключили под стражу за покушение на Великую княжну, ответила уже мадам Тютчева, хлестким «не Вашего ума дело, mademoiselle» указав той на ее место.
Пятый день Катерина закрывала глаза и уши на шепот, подбирающийся к ней со всех сторон, и презрительные взгляды тех, кто полагал, что ее оправдали лишь за какие-то неведомые заслуги, и, вполне вероятно, по протекции Наследника Престола. Даже здесь умы сплетников не преминули провести связь между «романом», развивающимся в дворцовых стенах, и особым отношением со стороны государыни.
Более всего не терпящей чужих оговоров Катерине хотелось сорваться на крик и заставить замолчать этот змеиный клубок, прицельно плюющийся ядом. Но она не могла повести себя столь… неподобающим ее положению и воспитанию образом.
Потому, схоронившись в собственной комнатке, она старалась без нужды не выходить отсюда, тем более что Императрица временно сняла с нее практически все обязанности, пока не будет найден настоящий преступник: то, что она верила своей фрейлине и имела некоторые предположения о личности виновного, не делало княжну чище в чужих глазах. Государыня была вольна решать судьбу своих подчиненных самолично, однако при этом следовало придерживаться общих порядков.
Стук в дверь, хоть и тихий, каким-то образом не остался незамеченным Сашенькой, тут же прервавшей свой пылкий рассказ и по-детски спрыгнувшей с постели, чтобы почти подлететь к двери и распахнуть ее, тут же окликая Катерину: прибывший адъютант цесаревича почему-то не желал делиться причиной своего визита с Жуковской.
— Мне было приказано передать, что Его Высочество будут ожидать Вас к семи в кабинете.
Откланявшись, офицер удалился, а княжна с тяжелым вздохом прислонилась спиной к двери.
— Сознавайся, думала с утра о цесаревиче? — смеясь, настойчиво поинтересовалась Сашенька, прожигая ее взглядом. Катерина закрыла глаза: соседка словно вознамерилась по поводу и без задавать такие вопросы. Хотя, тут и вправду стоит выразить «благодарность» цесаревичу, напомнившему о себе столь неожиданно, да еще и с этой таинственностью. Конечно, Сашеньке не составило труда вспомнить одну из главных, когда девушка с утра в мыслях рисовала образ любимого человека, равнодушного к ней; считалось, что вечером он должен был ее навестить.
— Onde, poniam che di necessitate surga ogne amor che dentro a voi s’accende, di ritenerlo è in voi la podestate*.
Если она надеялась на то, что это остановит интерес Жуковской, она крупно ошиблась. Любопытство той не знало границ, особенно когда дело касалось сердечных переживаний. Ни о каком «изгнании чувства» она и думать не желала.
— Счастливей станет ли от этого душа? — в тон ей отозвалась Сашенька. — Передо мной ты можешь не таиться — я ж вижу все.
Нарочито ничего не говоря, Катерина отошла к зеркалу, намереваясь поправить прическу и позвать служанку, дабы сменить платье. Все это было чистой воды глупостью, и даже если от внимательного взора соседки ее состояние не могло укрыться, она не лгала, цитируя Данте — сколько сильно б ни пылало чувство, разум мог справить свой справедливый суд.
Должен был.
Впрочем, разум едва ли удавалось заглушить радостью от скорой встречи, но не столько в силу того, что Катерина не видела цесаревича с того злополучного бала, сколько из-за ее волнения за его состояние. Резко остановившись в нескольких шагах от дверей, она сделала глубокий — насколько позволял туго затянутый корсет — вдох, выравнивая дыхание. Мазнув взглядом по безмолвным слугам, несущим пост, приблизилась, но стучаться не пришлось: один из охранников собственноручно отворил перед ней дверь. Она знала, что ее ждут, однако подобный жест все же вызвал удивление; впрочем, никак не выказанное.
— Ваше Высочество, — не скрывая улыбки, Катерина склонилась в книксене, — я рада видеть, что Вы здоровы.
— А я рад знать, что Вас не отлучили от Двора, — вернул ей ответную учтивость Николай; и хотя в голосе его звучала ирония, он явно был серьезен.
— Боюсь, это ненадолго — mademoiselle Ланская поражает своим упорством.
Она не любила осуждать кого-либо, но в сложившейся ситуации не выдать подобный комментарий оказалось выше ее сил. Она и вправду невероятно устала от того, что происходило в стенах дворца, и если бы не всеобъемлющее желание до конца своих дней оберегать государыню и исполнять ее приказы, и быть подле цесаревича, она бы уже давно просила об отставке. Клетка оставалась клеткой, сколько бы золота ни пошло на ее сооружение и сколько бы драгоценных камней ни украсило ее изнутри.