— Надо же, она еще стоит, — задумчиво произнес цесаревич, приближаясь к большой лодке, когда-то покрытой солнечно-желтой краской, но со временем утерявшей былую яркость; дерево местами обнажилось и потемнело, но все еще выглядело крепким. — Это был подарок an-maman, мне в тот день исполнилось четырнадцать, а за несколько дней до того мы отпраздновали день ангела Саши.
Лицо Николая посветлело: даже если бы Катерина не знала о том, с какой нежностью он всегда относился и к покойной Императрице, и к брату, она бы могла с уверенностью говорить, как важны для него эти воспоминания счастливого детства. И, в то же время, как иной раз проскальзывает в голосе тихая грусть: от того, что уже ничего не вернуть.
— Вы же не откажете мне в сопровождении? — внезапно обернулся он к своей спутнице, отчего та на миг замешкалась с ответом, но почти сразу покорно склонила голову.
— Почту за честь, Ваше Высочество.
Принимая поданную руку и придерживая юбки репсового прогулочного платья, она миновала пышные прибережные кусты и с некоторой опаской ступила внутрь суденышка, стоило цесаревичу с некоторым трудом столкнуть оное на воду. Присоединяясь к даме, он медленно отвязал лодку от гранитного столбика: бечева задубела от времени и влаги, плохо поддаваясь его усилиям. Однако упорства Николаю было не занимать, что он доказывал из раза в раз — замечая, как на стесанной костяшке выступили мелкие капли крови, Катерина только вздохнула и подняла весла, покоившиеся внутри лодки. Видимо, за парком хорошо следили, раз все осталось нетронутым и, что более важно, до сих пор пригодным к использованию.
— Вы когда-нибудь удили рыбу, Катрин? — с каким-то мальчишеским задором поинтересовался у нее цесаревич, когда лодка медленно отошла от пристани, направляемая в сторону соединения Детского и Фасадного прудов. По левую сторону из-за вековых деревьев, чьи кроны уже почти полностью украсились молодой зеленой листвой, желтели стены Александровского дворца, по правую — вдалеке виднелся Арсенал, высокий павильон из кирпича, ставший одним из первых музеев, где хранилось оружие покойного Николая Павловича. Здесь и вправду дышалось легче, чем в Петербурге, и даже августейшая семья воспринималась как-то иначе: даже при том, что (как бы она себя ни корила) она не столько благоговела перед ними, сколько имела искреннюю симпатию, вдали от официального и холодного Зимнего границы становились еще менее ощутимыми.
И это пугало. Временами казалось, что однажды она забудется, тем самым подписав себе смертный приговор.
— Увы, — стараясь развеять дурные мысли, Катерина рассмеялась, — маменька старалась всячески оградить нас от неподобающих юным барышням занятий.
— Почему-то я полагал, что Вы всячески старались нарушить ее наказы.
— Когда я дала Вам повод думать обо мне так дурно? — шутливо обиделась она, но губы подрагивали в улыбке. Николай с едва скрываемой нежностью наблюдал за каждым мимолетным изменением в ее лице, словно стараясь не упустить ни единой эмоции и взгляда.
— Неужели Вы и картофеля никогда на углях не пекли?
— Ваше Высочество, — притворно возмутилась Катерина, — Вы заставляете меня думать, что нас держали даже в большей строгости.
— Предлагаю срочно исправлять эту несправедливость, — заключил цесаревич, делая еще один мощный гребок веслами и расправляя плечи для пущего эффекта, — сейчас мы направляемся к домику: наверняка там остались удочки.
— Я бы больше волновалась за то, чтобы в пруду осталась рыба.
Вероятно, ее колкое замечание оказалось пророческим — рыба действительно водиться в пруду не пожелала, или же она оказалась не столь глупа, чтобы насаживаться на крючок. С полчаса продолжались попытки обнаружить и зацепить хотя бы самого не примечательного окуня, оканчивающиеся явлением на свет то какой-то заскорузлой коряги, то густого клубка склизких водорослей, а то и вовсе «кражей» неплотно прикрепленной ленты из прически, после чего о рыбалке пришлось вообще забыть: Катерина, решившая, что спускать с рук такую оплошность нельзя даже Наследнику Престола, вознамерилась отплатить не менее крупной монетой. Оставив удочку, она бросилась за Николаем, явно почуявшим угрозу.
Гоняющиеся друг за другом между редкими пихтами, в которых скрылся от лишних глаз Детский домик, они сейчас едва ли помнили о своем положении и статусе, и, пожалуй, даже о возрасте — цесаревич то поддавался княжне, непривычной к бегу в тяжелом платье (объемный кринолин ничуть не способствовал удобству), то в самый последний момент резко вырывался вперед, вновь увеличивая между ними расстояние. Она же, в свою очередь, устав от бесплодных попыток, вдруг вскрикнула, опускаясь на не успевшую еще прогреться землю и с неудовольствием смотря на лодыжку, едва выставленную из-под плотной юбки. Хитрость не осталась незамеченной: Николай отреагировал моментально, тут же оказываясь возле своей дамы, чтобы с беспокойством подать руку, которая была сразу же принята. Но вместо того, чтобы попытаться встать, Катерина, не сдержав коварной улыбки, резко потянула его на себя и предусмотрительно отодвинулась, когда цесаревич приземлился рядом. Жухлая трава, под которой пробивалась свежая зелень, почти не смягчила удара, но все же боли как таковой не последовало — разве что ссадина на ладони может появиться, да грязное пятно на мундире.
— Вы затеяли опасную игру, Катрин, — уведомил ее Николай, крепче сжимая женские пальцы в своей руке; опираясь на локоть, он полулежал в шаге от нее и смотрел снизу вверх, но почему-то именно ей сейчас было не по себе, словно загнанному в угол кролику.
Кажется, она и вправду забылась.
На мгновение закрыв глаза, чтобы вернуть себе трезвость мыслей и суждений, Катерина выдохнула и вновь в упор посмотрела на цесаревича.
— Прошу простить, Ваше Высочество.
Она попыталась было подняться на ноги, но вновь рухнула на землю, на сей раз сдерживая приглушенный стон: кажется, это было не игрой — она действительно подвернула лодыжку. И теперь ей это совершенно не нравилось.
С лица Николая пропала усмешка, сменившись серьезностью; выпуская руку Катерины, он осторожно коснулся края юбки, едва его приподнимая, чтобы осмотреть пострадавшую ногу. Прощупывая каждый сантиметр узкой бледной лодыжки, он внимательно следил за тем, как порой искажается лицо княжны, явно не желающей показать, что ей и вправду больно. Его познания в медицине были ничтожно малы — к чему они Наследнику Престола? — но все же он считал нужным проявить излишнюю осторожность и не давать нагрузку поврежденному суставу. Особо не раздумывая, цесаревич поднялся на ноги, отряхнул мундир от налипших травинок и вместо того, чтобы помочь встать барышне, подхватил ту на руки.
— Ваше Высочество!.. — чего было больше в ее голосе — удивления или возмущения — он не разобрал, да и не старался; догадывался, что реакция будет именно такой. — Вам нельзя напрягать спину! Прошу Вас.
Ее забота, бесспорно, была приятна, но в то же время хлестким ударом напоминала о его слабости, которой он никак не мог найти причин, и потому он с самым что ни на есть уверенным и преисполненным величия видом прошагал к домику, замедлившись перед узкой дверью, как и стены, выкрашенной в голубой. Открывать ее пришлось с ноги: благо, она осталась притворенной с последнего их визита сюда за удочками. Вариантов, где разместить пострадавшую барышню, было не так уж много: четыре маленьких комнаты, принадлежавших когда-то его тетушкам и отцу, а также широкая гостиная, выполненная в малиновом цвете, не обладали особо роскошным убранством, поскольку больше были предназначены для игр, нежели для жизни. Свернув в покои, когда-то отданные Ольге Николаевне, отделенные от гостиной деревянной перегородкой, цесаревич опустил Катерину на покрытую кретоном кушетку; та, похоже, все еще испытывала некоторое недовольство относительно его неразумных действий, иначе с чего бы ей смотреть так сурово.