Либо через племянницу.
Последний вариант был бы наилучшим, хоть и тоже почти не давал гарантий в успешной поимке как Трубецкого, так и кого-либо из его поверенных. Но хуже всего было то, что не было возможности выяснить, как надолго князь затаился вновь. Как ни крути, а ситуация походила на тупик. Даже если отправить сейчас в помощь исполнителю с пару десятков жандармов, чтобы они прочесали все, вряд ли их поиски увенчаются успехом. У Трубецкого полно глаз и ушей. Как их обнаружить?
– Вам известно, как именно попала ко Двору mademoiselle Голицына? – вдруг осведомился Император, чем вызвал недоуменный взгляд со стороны цесаревича.
– Maman лично вручила ей шифр после аудиенции, о которой для нее похлопотала madame… – Николай нахмурился, припоминая фамилию, – …могу ошибаться, но вроде бы это была madame Аракчеева.
– Баронесса, значит, – пробормотал Император, откладывая письмо.
– Вы имеете подозрения на ее счет?
Николай, конечно, мог предположить, что введение Катерины в штат Императрицы случилось не без участия ее дядюшки, заинтересованного в такой роли для племянницы. Однако заподозрить каждого, с кем он мог так или иначе контактировать… подобная мысль в его голову еще не приходила. Возможно, он не зря нанес визит отцу, даже если никаких точных указаний и советов не получил. Может статься, что у него появилась зацепка. И ее надлежало срочно проверить.
Поднявшись на ноги, цесаревич стремительно направился в сторону выхода из кабинета, не желая терять ни секунды драгоценного времени.
***
Анна Розен, повинившаяся перед Императрицей в краже драгоценностей, была отлучена от Двора: несмотря на ее искреннее раскаяние, преступление такой тяжести просто спустить с рук было бы ошибкой. То, что все обошлось лишь отнятым шифром и исключением из штата – большая удача и жест великой милости. Елизавета фон Вассерман, являющаяся зачинщицей, в силу отягощающих обстоятельств, коими являлось ее участие в отравлении Сашеньки Жуковской, была не только разжалована из звания фрейлины, но и потеряла всякую возможность въезда в Петербург. Два свободных места в штате должны были вскоре смениться двумя новыми лицами.
Катерина вопреки своим ожиданиям не испытала ни радости, ни облегчения – придворные интриги ее трогали мало, и единственное, что вызвало действительно искреннюю улыбку на лице, так это официальное ее восстановление в штате государыни. Новость была рано утром принесена Сашенькой, похоже, умудряющейся быть в курсе всего раньше остальных: сонно щурясь и пытаясь вернуть четкость зрению, Катерина не сразу поняла, о чем речь, и куда она должна собираться.
Точнее, почему ей об этом сообщают с таким воодушевлением: утренние визиты к Императрице входили в ее обязанности даже во время «опалы», вот только после этого княжна зачастую возвращалась в свои покои, не имея никаких поручений. Сегодня же, как оказалось, ей предстояло не только явиться для утреннего приветствия, но и принять обязанности дежурной фрейлины. Для той, кто последние недели не имела совершенно никаких дел, это было не самой простой задачей, но лучше так, чем продолжать ловить презрительные взгляды и стараться держать голову прямо, зная, что вины ее нет ни в чем.
Тяжелые тучи, обещающие затяжной дождь, затянули небосвод так, что если бы не золоченые часы на прикроватном столике, Катерина бы точно решила, что еще только светает. Однако подходило время завтрака, и следовало поторопиться, если она не хотела получить внушение от государыни в первый полноценный день службы.
За дверью, что скрывала Китайский зал, слышались легкие переливы вальса – похоже, играли Грибоедова. Катерина помедлила, прежде чем осторожно надавить на ручку и, стараясь не потревожить никого, проскользнула в приоткрывшуюся щель. Мягко притворив за собой дверь, она обернулась, проходясь взглядом по государыне, занимающей обитую голубым гроденаплем кушетку и держащей в руках рукоделие, по собравшимся фрейлинам, часть которых устроилась у камина из белого итальянского мрамора, возле Императрицы, другая окружила маленькое фортепиано. И замерла, подавившись собственным вдохом.
Эти белокурые локоны, эту тонкую длинную шею и идеальный профиль, эти тонкие руки-веточки, худобу которых не скрывал даже объемный рукав утреннего платья, эту прозрачную бледность кожи она бы ни спутала ни с чьими. Если вальс ми минор мог сыграть кто угодно, пусть даже так, с характерным интригующим затуханием перед последним повтором начальной темы, то одного лишь взгляда на хрупкую, словно фарфоровую, фигурку в персиковом платье хватило, чтобы на миг забыть обо всем.
Оцепенение схлынуло лишь после того, как стихли последние звуки, а музицировавшая поднялась с маленького канапе, чтобы уступить свое место Ольге Смирновой.
– Эллен? – удивленно выдохнула Катерина.
Ей показалось, что это было почти шепотом, но подруга услышала. И, судя по тому, что в ее сторону обернулось еще несколько фрейлин, не только она. Юное, с очаровательной припухлостью, лицо Елены Шуваловой осветилось широкой улыбкой. Как и всегда, непосредственная и далеко не всегда памятующая о нормах приличия, она быстро преодолела расстояние от фортепиано до дверей, где застыла Катерина, чтобы крепко обнять ту.
Прикосновение – теплое, живое, настоящее – убедило в том, что это не сон и не обман зрения. Перед ней действительно стояла Эллен. Смеющаяся от вида обескураженного лица Катерины, с задорным румянцем и искорками в карих глазах.
– Но ты же… – Катерина как-то беспомощно развела руками, – должна готовиться к свадьбе.
– Не будет свадьбы, – беззаботно отмахнулась Эллен, словно бы они говорили о запаздывающем учителе, которого никто и не ждал. Но разговорами об этом браке в свое время младшая графиня Шувалова утомила всех столь сильно, что, наверное, каждый уже мечтал об ее отъезде. И теперь такая реакция… Катерина не понимала ровным счетом ничего.
– Как? – вполголоса, дабы не сбивать Ольгу Смирнову, что хорошо поставленным голосом сейчас исполняла романс на стихи Фета, задала она вопрос.
– Место принцессы прусской оказалось занято, – Эллен пожала плечами и, взяв недоумевающую подругу за руку, потянула ее за собой к свободной паре стульев у окна. – Жених оказался крайне благовоспитан и принес извинения неплохим изумрудным гарнитуром.
Все тем же недоумевающим взглядом рассматривая лицо, казалось, лишенное и капли сожаления или тоски, Катерина, силясь привести мысли в порядок, потрясла головой.
– И что же ты теперь?
– Ты спрашиваешь так, словно это был мой последний шанс на удачный брак, – наиграно закатила глаза Эллен, не прекращая посмеиваться. – Право, Кати, мне еще далеко да madame Тютчевой, чтобы оплакивать свою юность и несбывшиеся надежды. Помимо Пруссии немало Европейских стран, где место принцессы свободно. Да и, думаю, титул графини меня тоже вполне устроит.
И вроде бы не в новинку было такое отношение Эллен к матримониальному вопросу, и вроде бы Катерина понимала, что та руководствуется умом, а сердцу после может приказать полюбить. Но все равно ожидала какой-то грусти, возможно, даже гнева, ведь столько сил, столько надежд, столько стремлений было связано с этой свадьбой. А она так равнодушно, даже со смехом говорит о разрыве. И ведь – Катерина это видела отчетливо – не лукавит. Не заставляет себя улыбаться через силу.
Порой Катерина завидовала подруге: за ее умение убивать то, что жить не должно. Чувства. Мысли. Мечты. Желания. Порывы. Живая, стремительная, беспечная, Эллен одновременно была рассудительной, взрослой, целеустремленной. В ней крылось все то, чего так не хватало самой Катерине. Пусть с этими качествами вряд ли бы она уже была собой, но сейчас стоило бы их обрести.