С коротким «Резонно» Николай быстро пересек комнату; ударивший по ушам щелчок отсек шансы для случайных свидетелей найти пищу новым сплетням.
– Одним аргументом меньше, – возвестил цесаревич, улыбаясь; сдержать ответную улыбку было выше её сил.
Хотелось было сказать о нелюбви к шампанскому, но Катерина смолчала.
Хрустальные края с чистым звоном встретились, и под этот тонкий звук разбилось что-то внутри. Сладкое французское вино что яд: одного глотка хватило, чтобы ощутить близость смерти.
– Остальные аргументы веса не имеют, Вы полагаете? – это, наверное, прозвучало на грани с флиртом, но как-то вдруг интонация и вложенный смысл потеряли значение, и шампанское тут было совершенно не при чем – она даже не распробовала его вкуса в полной мере.
– То, что происходит за закрытыми дверьми – остается за ними, пока все не раскроет кто-либо из участников. Ни Вы, ни я посвящать других в свои тайны не намереваемся, ведь так? – Николай поддержал эту игру, медленно произнося каждое слово и пристально смотря в глаза напротив, лучащиеся лукавством.
К горлу подкатил ком: ей нужно было, чтобы происходящее предалось огласке. Дядюшка должен был узнать.
Фужер с едва пригубленным шампанским опустился на столик. Обручальное кольцо провернулось на пальце камнем внутрь, словно закрылось всевидящее око.
– А если тайна станет явью?
Вопрос прозвучал столь странно, что Николай смешался, силясь разобрать, чего в нем было больше – опасения или интереса. Одной короткой фразой он оказался сбит с толку, и выражение лица сидящей перед ним и даже не отводящей глаза Катерины разрешить дилемму не помогали. Поставив и свой фужер, он сощурился.
– Боюсь, что на фоне фантазий придворных сплетников это не станет привлекающей особое внимание новостью.
– Как отсюда можно дойти до Вашей спальни?
Короткий вопрос произвел эффект пушечного залпа прямо под окнами. Цесаревич ошеломленно моргнул, еще более запутавшись в собственных догадках от странного поведения Катерины:
– Полагаю, предложить Вам шампанское было грубейшей ошибкой с моей стороны.
– Я не пьяна, Ваше Высочество, – она покачала головой, даже не улыбнувшись. – И, к сожалению, абсолютно серьезна.
– Если бы не Ваше «к сожалению», я бы, возможно, начал подозревать за Вами романтический интерес ко мне, – с усмешкой протянул Николай, – но это дополнение, признаться, бьет по самолюбию.
На сей раз тонкие женские губы все же изогнулись в намеке на улыбку, хотя считать это хорошим знаком было рано. Тревога снежным комом росла внутри цесаревича: все это выглядело отнюдь не простым шутливым флиртом, сильно отличаясь от их привычных бесед.
И когда зазвучали первые фразы, сломленным голосом, будто бы ей не принадлежащим, он понял, что тревога не была беспричинной. Не стоило и надеяться, что старый сумасшедший интриган решил больше не трогать племянницу: он затаился, но лишь чтобы выждать удобное время и найти новые пути достижения своих целей. Новые болевые точки на любимых фигурках.
– Как говорил Константин Петрович (Победоносцев, прим. авт.): «Сколько ни живет человечество, не перестает страдать то от власти, то от безвластия», – цесаревич нахмурился. – Вы готовы поставить себя в компрометирующую ситуацию, чтобы поспособствовать поимке князя Трубецкого? – он взглянул на неё то ли с ужасом, то ли с недоверием – но без грамма осуждения. И хотя бы за это она уже преисполнилась благодарности.
– Я однажды уже поставила под угрозу свою честь и свободу, и сделаю это ещё столько раз, сколько потребуется, лишь бы покончить с этим. Если все сложится удачно, я сразу же покину Двор.
Она не желала оставлять Императрицу, не желала утратить всякую возможность хоть изредка видеться с цесаревичем, хоть и догадывалась, что в момент, когда в Россию въедет его невеста, ей станет во сто крат больнее, но сохранять статус придворной дамы после того, что она планировала совершить, было бы слишком… невыносимо. Её мало заботили сплетни, к которым она понемногу начала привыкать, но ей не хотелось быть причиной боли государыни, которую так или иначе затронут эти разговоры, и, возможно, неизвестной ей датской принцессы. Если же она останется в свите, это расценится как надежда на статус официальной фаворитки.
То, на что у нее и в мыслях не было претендовать.
То, чего желал Борис Петрович.
Сладость, что была на языке от глотка шампанского, сменилась горчинкой, словно бы в него подмешали яд; тяжесть в груди росла, скручиваясь тугим узлом, что разорвался в момент, когда перед глазами возникла галантно поданная рука Николая. Секундой позже, под аккомпанемент решительного выдоха, в нее легла маленькая кисть Катерины, тут же покинувшей кресло.
Последний вопрос в синих глазах – все тот же ответ в зеленых; шестнадцатью ударами замирающего сердца позднее библиотека опустела.
Полутемные коридоры, в которых лишь изредка попадались часовые, невнятной полосой промелькнули мимо, и если бы позже Катерину спросили о дороге, что она прошла, не удалось бы даже предположить, как оная выглядела. Утром придется поблуждать в поисках выхода из этого крыла и заодно в попытках найти собственные покои, которые она, как и в Зимнем, разделила с Сашенькой Жуковской, только теперь в соседки добавилась еще фрейлина Бобринская. Все складывалось как нельзя лучше – о том, что Катерина провела ночь не в своей постели, разлетится по замку еще до обеда. Если Борис Петрович следит за племянницей, он тоже будет знать в этот же день. Если нет… все равно этот шаг не окажется напрасным.
Будто разгадав мысли, сокрытые за её молчанием, притворивший за ними дверь Николай задумчиво продолжил их неоконченную беседу:
– Через несколько дней я отправляюсь в Италию. Полагаю, Ваш дядюшка будет счастлив, если узнает, что Вы втайне последовали за мной.
Поежившись от прохлады, царившей в спальне, где с самого утра не разжигали камин, Катерина неторопливо прошла к письменному столу; слова цесаревича имели зерно истины, которую было бы глупо отрицать. Борис Петрович надеется, что она станет искать свиданий при любой возможности, и факт явной занятости Николая во время европейского вояжа едва ли его заботит. Она должна вести себя как до помутнения рассудка влюбленная барышня. О какой разумности действий может идти речь?
Ей действительно придется тоже ехать в Италию, причем, уже завтра, потому что после новых сплетен она не сможет взглянуть в глаза Императрице.
– Вы позволите мне набор для письма? – огибая почти лишенный каких-либо предметов на его поверхности стол и останавливаясь у обитого бутылочного цвета штофом стула, подала просьбу Катерина, все еще пребывая в раздумьях.
Николай без лишних слов приблизился к ней и минуту спустя на идеально отполированную ясеневую столешницу легла целая стопка чистых листов, а рядом разместилась фигурная чернильница, изображающая маленькую карету с гербом Гессен-Дармшадтского Дома. Благодарно кивнув, присевшая Катерина сняла с подставки новенькое перо и быстро вывела обращение в первом письме.
Все, что она желала сообщить Дмитрию, заняло свое место на пергаменте в считанные минуты – не было нужды особо тревожиться за недопонимание: они уже обговорили все возможные пути развития этой истории и теперь не нуждались в долгих обсуждениях и спорах. С посланием же для государыни все обстояло куда сложнее. Как она могла доказать отсутствие каких-либо недостойных помыслов и корысти за своими действиями, как могла объяснить причины столь внезапного отъезда, слишком своевольного для фрейлины, которая не имела прав покидать Двор без дозволения Императрицы?
На напряженное плечо легла теплая рука, отчего перо дрогнуло в пальцах, оставляя некрасивую кляксу на полупустом листе – достойная точка неоконченному за четверть часа единственному предложению.
– Оставьте это, Катрин, – мягкий, окутывающий её каким-то коконом надежности и спокойствия, голос прозвучал слишком близко – она и не заметила, что Николай все это время стоял рядом, едва ли в футе от нее. – С Maman я побеседую сам. Да и она не склонна без объяснений принимать на веру дворцовые сплетни.