К моменту, когда перед Ее Величеством распахнулись двери кабинета покойного Великого князя, руки ее уже подрагивали, и вместе с ними прыгало пятно света, образующееся от свечи, что крепко сжимала государыня. С тонких сухих губ сорвался вскрик, когда в поле зрения попал крест Александра Невского, украшавший парадную форму, и взгляд скользнул по неестественно запрокинутой голове. Бросившись к сыну, усаженному на кушетку так, словно бы он просто устроился отдохнуть и уснул в этом положении, Мария Александровна тут же попыталась нащупать пульс. Ощутив ровные удары сердца, не слушающимися руками она с трудом переменила положение его тела, укладывая на кушетку, расстегнула воротник мундира и развязала шейный платок, не зная, что ей сделать, чтобы привести Николая в чувства. Сил не хватало, чтобы позвать кого-либо сюда, и оставалось лишь попеременно шептать то на родном немецком, то на давно ставшем родным русском молитвы.
Порой ей казалось, что однажды после такого удара ей уже не оправиться. И каждая тревожная весть о несчастье, приключившемся с сыном, становится еще одним шагом к уже заготовленной для нее усыпальнице в Петропавловском соборе. Из всех своих детей сильнее всего она переживала именно за Николая.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 28.
В Зимний государыня с сыном вернулась лишь к обеду следующего дня: утром в Михайловском побывал медик, убедивший Императрицу в том, что жизни цесаревича ничто не угрожает, но в ближайшие дни ему не стоит перенапрягаться и лучше соблюдать постельный режим. Терпения Николаю хватило лишь на полдня, после чего, заявив матери, что спина его боле не беспокоит, он настоял на отъезде. На все вопросы Марии Александровны и Елены Павловны о случившемся он лишь отмахивался: мол, хотел добраться до сокровищ библиотеки Великого князя, оступился ненароком и ушиб позвоночник. Сил хватило только на то, чтобы переместиться на кушетку, где его и нашли позже, когда он забылся сном. Даже если Ее Высочество не поверила, допытываться до правды она не стала, а Ее Величество и без того прекрасно знала, что если сын не желает говорить о реальном положении дел, бесполезно его этим мучить. Как и напоминать о наставлениях врача. Стоило цесаревичу только оказаться в Зимнем, как он тут же распрощался с матерью, пообещавшись сегодня не усердствовать с занятиями (государыня настояла на отмене некоторых из них), но на просьбу остаться в спальне хотя бы до следующего утра ответил решительным отказом.
Бездействовать было некогда.
Преодолев восемьдесят ступеней на пути к третьему этажу и отсчитав нужное количество безликих белых дверей фрейлинского коридора, он осторожно постучал по свежевыкрашенному дереву, дожидаясь едва слышного здесь ответа.
– Катрин, я прошу простить мне этот визит, но разговор не терпит отлагательств.
До сей минуты изучавшая ограненные сапфиры Катерина, не ожидавшая увидеть здесь Его Высочество, соскочила с не заправленной постели и присела в положенном реверансе, надеясь, что ее излишне расслабленный вид, лишенный всяческого придворного лоска, не вызовет вопросов. Она не планировала сегодня покидать комнаты, получив выходной от государыни, и потому отказалась и от тяжелого платья, заменив его простым домашним, с одной нижней юбкой, и от сложной прически, едва лишь собрав вьющиеся волосы в косу. Не в таком виде следовало встречать царских особ.
– Чем обязана, Ваше Высочество?
Пристально рассматривая переполошенную девушку, взирающую на него с таким удивлением и беспокойством, Николай все сильнее уверялся в мысли о полном незнании княжны относительно дел ее дядюшки. Она явно не была осведомлена об их вчерашнем столкновении и его исходе. По крайней мере, ему очень хотелось верить в ее непричастность ко всему. Если она лишь играет роль, то, признаться, актриса из нее гениальная.
– Что Вам известно об интересе князя Остроженского к делам покойного Михаила Павловича?
Катерина нахмурилась, совершенно не понимая, по какой причине цесаревич спрашивает ее об этом: она едва ли была осведомлена о делах своего дядюшки, а уж о конкретной связи с покойным Великим князем и того пуще.
– Могу я осведомиться, почему Вы задаете мне этот вопрос, Ваше Высочество?
– Вчера мне «посчастливилось» иметь беседу с Борисом Петровичем, – позволив себе едва заметную усмешку, пояснил цесаревич, а Катерина замерла, забывая о дыхании – даже без дальнейших фраз она чувствовала, что беседа была не из приятных. Дядюшка не пылал любовью к членам августейшей фамилии, и если после этого разговора Его Высочество навестил ее, вряд ли для того, чтобы выразить свои восторги.
– Полагаю, обстоятельства беседы мне знать не дозволено?
– Отчего же? Князь нанес визит Елене Павловне, однако посещение интеллектуального вечера, похоже, являлось лишь поводом для проникновения во дворец. Его крайне интересовало нечто в кабинете покойного Михаила Павловича. Жаль, мне не удалось выяснить, что именно: князь не оценил слежки с моей стороны и в ответ на требование покинуть Михайловский, решил устранить помеху.
Катерина ощутила, что воздух в комнате сгустился, забиваясь клочками в горло и легкие. Дышать стало невозможно. Пальцы судорожно сжали ювелирное изделие, и острая грань оставила свой след на тонкой коже: капля крови скользнула по гладкой поверхности камня, но боль затерялась где-то внутри.
– Что… что он совершил?
– Если учесть, что перед Вами не мой призрак, то ничего, заслуживающего расстрела. А вот привлечения к допросу – вполне: за покушение на жизнь Наследника Престола.
– Даже в такой ситуации Вы продолжаете иронизировать, – обреченно выдохнула княжна, окончательно сбитая с толку: когда цесаревич вошел в ее комнату, он выглядел так, словно был готов выдвинуть ей обвинение в государственной измене. После – в его глазах мелькало беспокойство, и отнюдь не за себя. Теперь, когда он заговорил о неподобающих действиях ее дядюшки, он умудрялся шутить. Порой Катерине казалось, что даже на минном поле спокойнее и понятнее, нежели в общении с Его Высочеством. Но куда сильнее сейчас ее заботил факт столь открытого выражения своего неподчинения будущему государю: князь не просто ослушался приказа - он осмелился причинить вред цесаревичу. И если до сего момента удавалось убедить себя в том, что у нее просто никогда не было возможности сблизиться с дядюшкой, чтобы проникнуться к нему родственными чувствами, то теперь пришло четкое осознание - она боится этого человека.
– Почему Вы решили придти ко мне с этим?
– Мне необходима Ваша помощь, Катрин.
– Вы знаете, что можете расчитывать на меня абсолютно в любом вопросе, Ваше Высочество. Моя жизнь всецело принадлежит короне и отечеству.
Намерение отказаться от всего во благо императорской фамилии и России, кажется, родилось значительно раньше, чем была снята крышка бархатной коробочки, где покоился украшенный бриллиантами шифр государыни. Еще в момент, когда отголоски выстрела отражались в груди, а дыхание умерло в столкновении взглядов. Когда губы шептали молитву перед старой иконой, а перед глазами плясали огоньки церковных свечей, она уже знала – ее судьба предопределена.
– Я не хочу отдавать Вам приказов. Я прошу Вас, Катрин. Как друга.
Это было высочайшее счастье. И мука.
– Мой ответ будет неизменен, Николай Александрович.
Цесаревич едва заметно благодарно улыбнулся, однако вместо со следующей фразой всякий намек на улыбку пропал с его лица, а в облике проскользнуло что-то, присущее его деду: столь непреклонен был взгляд и бесстрастен голос.
– Мне нужно, чтобы Вы рассказали о князе все, что знаете. И об этой беседе не должна быть осведомлена даже государыня.
Страх отступил. Волнение за жизнь Его Высочества, тревога за состояние Императрицы, если она узнает об очередной задумке сына. Но не страх перед дядюшкой. И не опасение за свою жизнь: она была уверена в том, что ей ничто не грозит. Мысли обрели пугающую четкость, и почему-то – понимание происходящего. Кусочки все еще с трудом складывались в единую картину, но, кажется, ей все же было о чем поведать Николаю.