— О чем ты? — осматривая перчатки на предмет изъянов, как можно более спокойно осведомилась Катерина; надлежало как можно скорее перебрать свой гардероб, чтобы заказать у портнихи несколько выходных туалетов (на этом настояла Елизавета Христофоровна), да и нести дежурство в траурном простом платье было слишком непочтительно по отношению к государыне. Не сказать что бы княжна находила удовольствие в этом абсолютно девичьем занятии, но светское общество диктовало свои правила, и не ей было идти против них. Сашенька, конечно же, ничуть не верящая в увлеченность соседки, только вздохнула, даже не пряча улыбки.
— Пока ты была у государыни, к тебе посыльный был. Точнее, он с Лизой встречался — она уже корзинку-то и принесла, — пояснила Жуковская, неотрывно наблюдая за изменением эмоций на лице Катерины; та все так же не отрывалась от разложенных рядом пар перчаток, однако прежде чем взять новую пару, чуть помедлила, реагируя на сказанное.
— И зачем бы Его Высочеству передавать мне что-то через посыльного и Лизу?
— Как же, чтобы сохранить все в тайне, — словно бы неразумному ребенку, понизив голос, сообщила Сашенька. — Ему уж точно известно, как ты не желаешь слухов. И вообще, — вдруг возмутилась она, — не о том тебе стоит спрашивать: неужели тебе не интересно, что в корзинке?
— Ничуть, — пожала плечами Катерина, — если тебя гложет любопытство, можешь развернуть обертку.
— И послание прочесть? — уточнила Сашенька, захлопывая маленький томик, который уже потерял для нее всякую ценность: когда здесь рождается настоящий любовный роман, к чему искать вымышленных историй?
— Если оно тебя убедит в том, что Его Высочество не имеет ко мне иных чувств, кроме дружбы — изволь.
Бросив что-то о святой простоте и наивности, Жуковская соскочила с постели, на которой и сидела все утро, пребывая в наслаждении слогом де Лафайет, и мгновенно завладела оставленной на туалетном столике невысокой корзинкой, перевязанной лимонно-желтой лентой. Тонкая блестящая бумага шуршала под нетерпеливо разворачивающими ее пальцами, пока хитрые глазки прыгали туда-сюда, стараясь углядеть как можно больше. Катерина, в действительности слукавившая — все же, ей было интересно, что именно передал ей цесаревич, раз уж сделал это через посыльного — старательно не замечала восторженных вздохов и ахов соседки.
— Я полагала, что Его Высочество больший романтик, — заключила Сашенька, обозревая содержимое корзинки, — или же вы решили обмениваться посланиями на языке цветов? — обернувшись к Катерине, уточнила она.
Та как-то неопределенно качнула головой, однако просто оставить эту тему не вышло — Жуковская могла быть очень настойчива, когда хотела того. Махнув перед лицом княжны перевязанным букетиком желтых крокусов, она потребовала отдать ей все внимание.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — устало произнесла Катерина. — Мы не состоим в переписке — ни в любовной, ни в какой другой. И не думаю, что Его Высочество действительно желал задать мне этот вопрос**.
— А если бы задал?
Закатив глаза в ответ на этот подкол, княжна с укором взглянула на соседку, но та, похоже, порой была еще более невыносима в вопросах сердечных, нежели Эллен. Впрочем, переключилась она еще быстрее, чем упомянутая графиня Шувалова: вновь запустив руку в корзинку и на сей раз выудив оттуда золотисто-желтый шарик в бумажной «чашечке» — глаза Сашеньки сияли сейчас не хуже бриллиантов в императорской короне.
— Ты только посмотри, какие чудесные профитроли! — восторженно разглядывая сладость, выдохнула она. — Здесь и с кремом, и с шоколадом, и… ой, даже с миндальным ликером, — едва не зажмурившись от наслаждения, протянула Жуковская. — В меню моего свадебного стола первым пунктом бы стал croquembouche.
Ее завороженный взгляд ласкал угощение, а совесть, столь не вовремя очнувшаяся, требовала испросить разрешения у адресата на то, чтобы попробовать хотя бы одно пирожное. Катерина же как-то настороженно взглянула на корзинку, впервые действительно заинтересовавшись ее отправителем: в том, что им являлся не цесаревич, она теперь имела полную и непоколебимую уверенность. Николай хорошо знал о ее нелюбви к профитролям и вряд ли бы стал присылать сладости лишь для того, чтобы подразнить ее.
— Там точно нет никакой записки? — осведомилась Катерина, откладывая в сторону перчатку. Жуковская бросила на нее торжествующий взгляд.
— Все же, должно было присутствовать письмо?
Не обращая внимания на комментарии соседки, княжна подошла к столику, чтобы осмотреть подарок и лично убедиться в отсутствии любых посланий, указывающих на личность адресанта. Увы. Таковые и впрямь не существовали, и даже содержимое корзинки не давало возможности определить таинственного дарителя. Нахмурившись, Катерина дотронулась до желтых лепестков, раздумывая, кому могло понадобиться отсылать ей сладости и цветы. Она ведь даже друзей в Петербурге не имела, не считая Эллен, находившуюся сейчас в Семеновском, да и то — та бы ей точно не профитроли с крокусами дарила, а скорее письмо с уведомлением о необходимости появиться у портнихи, да какой-нибудь гарнитур.
— …значит, ты меня простила? — вопрос Сашеньки оказался упущен.
Озадаченно моргнув, княжна взглянула на что-то желающую соседку: глаза напротив умоляли так, что отказать им не удалось бы, даже если бы они просили о невозможном. Махнув рукой, уже и не помнящая о недавней размолвке Катерина молчаливо дала разрешение, даже не вникая в суть и довольствуясь просиявшим лицом Жуковской, тут же изящно подхватившей профитроль из его «чашечки». Стоило сразу догадаться, что известная любительница французских сладостей не устоит перед искушением.
— Следите только за тем, чтобы служанкам не пришлось тужиться, затягивая на Вас корсет, mademoiselle, — насмешливо бросила ей княжна, возвращаясь к прерванному занятию и надеясь, что в ближайшее время ее не побеспокоят новыми глупыми вопросами, особенно затрагивающими тему ее отношений с Наследником Престола.
Менее всего она желала давать хотя бы малейший повод для обсуждения этой темы.
Предположения оказались верны: с полчаса Сашенька медленно наслаждалась изысканными сладостями, вновь раскрыв французский роман, и лишь раз она уточнила, действительно ли Катерина не желает, чтобы ей осталось хоть немного профитролей. Та ответила категоричным отказом, и Жуковская, надкусив еще один золотистый шарик, упрятала корзинку в комод, чтобы не иметь соблазна перед глазами: сладости таяли с пугающей скоростью. Все же, о корсете стоило побеспокоиться. Хотя в сравнении с иными фрейлинами она куда меньше уделяла внимания своей талии, давно сославшись на то, что фигурой и ростом она пошла в батюшку, а потому не быть ей тонкой и звонкой. Впрочем, судя по тому, с какой частотой ей оказывали знаки внимания кавалеры на балах (Сашенька уступала разве что Ланской), столь незначительный недостаток ее внешности мало кого волновал. Тем же, кто адресовал ей язвительные замечания на сей счет, Жуковская обычно отвечала примером королевы Виктории.
Покончившая с отбором перчаток и приступившая к украшениям, правда, не из желания найти причину для обновления их коллекции, а с мыслями продать часть и на вырученные деньги заказать мраморный бюст на могилу жениха взамен деревянного креста, Катерина потянулась к сапфировому браслету, оказавшемуся на самой вершине небольшой сияющей кучи. Пальцы ощупывали гладкие камни, пока мысли вновь возвращались к чужим судьбам, стоившим жизни ее близким.
Неужели можно было любить столь сильно, чтобы пойти на обман? Чтобы совершить один из самых страшных грехов перед Богом — руки на себя наложить? Воспитанной на христианских заповедях и наставлениях помнить о чести — девичьей и дворянской — ей было слишком сложно понять что Ольгу, что прочих барышень. Памятующей о долге и месте, ей было почти невозможно принять чужие попытки претендовать на любовь вышестоящего. Но порой видящей в своих снах невозможно синие глаза — не ей было кого-либо осуждать.
Потому что каждый вечер она каялась перед иконами в том, что дав согласие Дмитрию и будучи готовой поклясться ему в верности, она не могла заставить себя отвести взгляд от цесаревича, не могла запретить вероломному сердцу биться чаще в его присутствии. День за днем вымаливая прощение перед образами, ощущала тщетность этих молитв. И что-то ей даже шепнуло однажды, после гибели жениха — теперь не придется лгать в церкви, радуйся, дева.